Оригинал электронной версии здесь: RULEX

Владимир Соловьев.

Полонский (Яков Петрович) - один из главных русских поэтов
послепушкинской эпохи, родился 6 декабря 1820 г. в Рязани, сын чиновника;
учился в местной гимназии, потом в Московском университете, где его
товарищами были Фет и С. М. Соловьев. По окончании курса Полонский, в
качестве домашнего учителя, провел несколько лет на Кавказе (1846 - 52),
где был помощником редактора "Закавказского Вестника" и за границей. В 1857
г. женился, но скоро овдовел; во второй раз в 1866 г. женился на Жозефине
Антоновне Рюльман (скульптор-любительница, известная бюстом Тургенева,
поставленным в Одессе). По возвращении в Россию он долго служил цензором в
комитете иностранной цензуры; с 1896 г. состоит членом совета главного
управления по делам печати. В совокупности стихотворений Полонского нет той
полной гармонии между вдохновением и размышлением и того убеждения в живой
действительности и превосходстве поэтической истины сравнительно с
мертвящей рефлексией, каким отличаются, например, Гете, Пушкин, Тютчев.
Полонский был очень впечатлителен и к тем движениям новейшей мысли, которые
имели антипоэтический характер: во многих его стихотворениях преобладает
прозаичность и рассудочность; но там, где он отдается чистому вдохновению
мы находим у него образцы сильной и своеобразной поэзии. Типичные
стихотворения Полонского имеют ту отличительную черту, что самый процесс
вдохновения - переход или порыв из обычной материальной и житейской среды в
область поэтической истины - остается ощутительным. Обыкновенно в
поэтических произведениях дается готовый результат вдохновения, а не самый
подъем его, остающийся скрытым, тогда как у Полонского он чувствует иногда
в самом звуке его стихов, например:

То не ветер - вздох Авроры
Всколыхнул морской туман...

В одном из первых по времени стихотворений, Полонским как будто
заранее очерчены область и характер его поэзии:

Уже над ельником из вершин колючих
Сияло золото вечерних облаков,
Когда я рвал веслом густую сеть пловучих
Болотных трав и водяных цветов...

От праздной клеветы и злобы черни светской
В тот вечер наконец мы были далеко
И смело ты могла с доверчивостью детской
Себя высказывать свободно и легко.
И голос твой пророческий был сладок,
Так много в нем дрожало тайных слез,
И мне пленительным казался беспорядок
Одежды траурной и светло-русых кос.
Но грудь моя тоской невольною сжималась,
Я в глубину глядел, где тысячи корней
Болотных трав невидимо сплеталось
Подобно тысяче живых зеленых змей.
И мир иной мелькал передо мною,
Не тот прекрасный мир, в котором ты жила...
И жизнь казалась мне суровой глубиною
С поверхностью, которая светла.

"Пленительным беспорядком" отличаются произведения Полонского; есть в
них и "траур" по мирскому злу и горю, но голова его музы сияет отражением
небесного света; в ее голосе смешиваются тайные слезы переживаемого горя с
пророческой сладостью лучших надежд; чувствительная - быть может, даже
слишком - к суете и злобе житейской, она стремится уйти от них за "колючие
вершины любви" "в золотые облака" и там высказывается свободно и легко с
доверчивостью детской. Исходя из противоположности между тем прекрасным и
светлым миром, где живет его муза, и той "суровою глубиною" действительной
жизни, где сплетаются болотные растения зла своими "змеиными корнями",
Полонскому не остается (подобно Фету) при этом дуализме; не отворачиваясь
безнадежно от темной действительности, не уходя всецело в мире чисто
поэтических ощущений и созерцаний, он находит примирение между этими двумя
областями в той идее, которая уже давно носилась в воздухе, но вдохновляла
более мыслителей и общественных деятелей, нежели поэтов. У Полонского в
самое художественное его настроение входит эта идея совершенствования или
прогресса. Хотя он не видит в истории тех определенных положительных
идеалов (христианского царства), в которые верил Тютчев, но она не есть для
него только "торжище развратной толпы", "буйной от хмеля преступлений": он
слышит в ней "глагол в пустыне вопиющий, неумолкаемо зовущий: о подними
свое чело... чтоб жизнь была тебе понятна, иди вперед и не возвратно...
туда, где впереди так много сокровищ спрятано у Бога". Та безмятежно
блаженная красота, которая открывается поэтическому созерцанию природы,
должна будет открыться и в жизни человечества, как конец ее борьбе и
тревогам; "верь знаменованью - нет конца стремленью, есть конец
страданью!". Бодрое чувство упования на лучшую будущность внушается
Полонскому не одними "знамениями" природы, но и историческими переменами
(например, стихотворение "На корабле", написанное в 1856 г.). Надежды на
спасение "родного корабля" поэт не отделяет от веры в общее всемирное
благо. Широкий дух всечеловечности, исключающей национальную вражду,
свойствен более или менее всем истинным поэтам; из русских он всех
решительнее и сознательнее выражается, а после А. Толстого , у Полонского,
особенно в двух стихотворениях, посвященных Шиллеру (1859) и Шекспиру
(1864). Не примыкая к радикальным общественным движениям своего времени,
Полонский относился к ним с сердечной гуманностью, особенно к жертвам
искреннего увлечения (например, стихотворение "Что она мне - не сестра, не
любовница"). Вообще, храня лучшие заветы Пушкина, Полонский "пробуждал
лирой добрые чувства" и "милость к падшим призывал". - В ранние годы
надежды поэта на лучшую будущность для человечества были связаны с его
юношескою безотчетной верой во всемогущество науки:

Царство науки не знает предела,
Всюду следы его вечных побед -
Разума слово и дело,
Сила и свет.

Миру как новое солнце сияет
Светоч науки и только при нем
Муза чело украшает
Свежим венком.

Но скоро поэт отказался от культа науки, познающий то, что бывает, а
не творящей то, что должно быть; его муза внушила ему, что "мир с
могущественной ложью и с бессильною любовью" может быть перерожден лишь
"иною, вдохновляющею силой" - силой нравственного труда при вере "в Божий
суд или в Мессию":

С той поры, мужая сердцем,
Постигать я стал, о Муза,
Что с тобой без этой веры
Нет законного союза.

Вместе с тем Полонский решительнее прежнего высказывает убеждение, что
настоящий источник поэзии есть объективная красота, в которой "сияет Бог"
(стихотворение "Царь-Девица"). Лучшие и наиболее типичные из небольших
стихотворений Полонского ("Зимний путь", "Качка в бурю", "Колокольчик",
"Возвращение с Кавказа", "Пришли и стали тени ночи", "Мой костер в тумане
светит", "Ночью в колыбель младенца" и другие) отличаются не столько
идейным содержанием, сколько силою непосредственного задушевного лиризма.
Индивидуальную особенность этого лиризма нельзя определить в понятиях;
можно указать только некоторые общие признаки, каковы (кроме упомянутого в
начале) соединение изящных образов и звуков с самыми реальными
представлениями, затем смелая простота выражений, наконец - передача
полусонных, сумеречных, слегка бредовых ощущений. В более крупных
произведениях Полонского (за исключением безупречного во всех отношениях
"Кузнечика-музыканта") очень слаба архитектура: некоторые из его поэм не
достроены, другие загромождены пристройками и надстройками. Пластичности
также сравнительно мало в его произведениях. Зато в сильной степени
обладают они свойствами музыкальности и живописности, последней - особенно
в картинах кавказской жизни (прошлой и настоящей), которые у Полонского
гораздо ярче и живее, чем у Пушкина и Лермонтова . Помимо исторических и
описательных картин, и собственно лирические стихотворения, вдохновленные
Кавказом, насыщенны у Полонского настоящими местными красками (например,
"После праздника"). Благородные, но безымянные черкесы старинного
романтизма бледнеют перед менее благородными, но зато живыми туземцами у
Полонского, вроде татарина Агбара или героического разбойника
Тамур-Гассана. Восточные женщины у Пушкина и Лермонтова бесцветны и говорят
мертвым литературным языком; у Полонского их речи дышат живою
художественною правдой:

Он у каменной башни стоял под стеной,
И я помню: на нем был кафтан дорогой,
И мелькала под красным сукном
Голубая рубашка на нем...

Золотая граната растет под стеной;
Всех плодов не достать никакою рукой;
Всех красивых мужчин для чего
Стала б я привораживать!..

Разлучили, сгубили нас горы, холмы
Эриванские! Вечно холодной зимы
Вечным снегом покрыты они!
... Обо мне
В той стране, милый мой, не забудешь ли ты?

Хотя к кавказской жизни относится и личное признание поэта: "Ты, с
которой так много страдания терпеливой я прожил душой" и т. д., но, как
итог молодости, он вынес бодрое и ясное чувство духовной свободы:

Душу к битвам житейским готовую
Я за снежный несу перевал...

Все, что было обманом, изменою,
Что лежало на мне словно цепь, -
Все исчезло из памяти - с пеною
Горных рек, выбегающих в степь.

Это чувство задушевного примирения, отнимающего у "житейских битв" их
острый и мрачный характер, осталось у Полонского на всю жизнь и составляет
преобладающий тон его поэзии. Очень чувствительный к отрицательной стороне
жизни, он не сделался, однако, пессимистом. В самые тяжелые минуты личной и
общей скорби для него не закрывались "щели из мрака к свету", и хотя через
них иногда виделось "так мало, мало лучей любви над бездной зла", но эти
лучи никогда для него не погасали и, отнимая злобность у его сатиры,
позволили ему создать оригинальнейшее его произведение:
"Кузнечик-музыкант". Чтобы ярче представить сущность жизни, поэты иногда
продолжают ее линии в ту или другую сторону. Так, Дант вымотал все
человеческое зло в девяти грандиозных кругах своего ада; Полонский,
наоборот, стянул и сжал обычное содержание человеческого существования в
тесный мирок насекомых. Данту пришлось над мраком своего ада воздвигнуть
еще два огромных мира - очищающего огня и торжествующего света; Полонский
мог вместить очищающий и просветляющий моменты в тот же уголок поля и
парка. Пустое существование, в котором все действительно мелко, а все
высокое есть иллюзия, - мир человекообразных насекомых или насекомообразных
людей - преобразуется и просветляется силою чистой любви и бескорыстной
скорби. Этот смысл сосредоточен в заключительной сцене (похороны бабочки),
производящей, несмотря на микроскопическую канву всего рассказа, то
очищающее душу впечатление, которое Аристотель считал назначением трагедии.
К лучшим произведениям Полонского относится "Кассандра" (за исключением
двух лишних пояснительных строф - IV и V, ослабляющих впечатление). В
больших поэмах Полонского из современной жизни (человечьей и собачьей),
вообще говоря, внутреннее значение не соответствует объему. Отдельные места
и здесь превосходны, например: описание южной ночи (в поэме "Мими"), в
особенности звуковое впечатление моря:

И на отмели песчаны
Точно сыплет жемчугами
Перекатными; и мнится,
Кто-то ходит и боится
Разрыдаться, только точит
Слезы, в чью-то дверь стучится,
То шурша, назад волочит
По песку свой шлейф, то снова
Возвращается туда же...

В позднейших произведениях Полонского явственно звучит религиозный
мотив, если не как положительная уверенность, то как стремление и
готовность к вере: "Блажен, кому дано два слуха - кто и церковный слышит
звон, и слышит вечный голос Духа". Последнее собрание стихотворений
Полонского достойно заканчивается правдивым поэтическим рассказом:
"Мечтатель", смысл которого в том, что поэтическая мечта рано умершего
героя оказывается чем-то очень реальным. Независимо от стремления к
положительной религии, Полонский в своих последних произведениях
заглядывает в самые коренные вопросы бытия. Так, его поэтическому сознанию
становится ясной тайна времени - та истина, что время не есть создание
нового по существу содержания, а только перестановка в разные положения
одного и того же существенного смысла жизни, который сам по себе есть
вечность (стихотворение "Аллегория", яснее - в стихотворении "То в темную
бездну, то в светлую бездну" и всего яснее и живее - в стихотворении
"Детство нежное, пугливое"). Кроме больших и малых стихотворений Полонский
написал несколько обширных романов в прозе: "Признания Сергея Чалыгина"
(СПб., 1888), "Крутые горки" (СПб., 1888), "Дешевый город" (СПб., 1888),
"Нечаянно" (М., 1844). Его юмористическая поэма "Собаки" издана в 1892 г.
(СПб.). Сборники стихотворений Полонского: "Гаммы" (1844), "Стихотворения
1845 г." (1846), "Сазандар" (1849), "Несколько стихотворений" (1851),
"Стихотворения" (1855), "Оттиски" (1860), "Кузнечик-музыкант" (1863),
"Разлад" (1866), "Снопы" (1871), "Озими" (1876), "На закате" (1881),
"Стихотворения 1841 - 85 г." (1885), "Вечерний звон" (1890). Полное
собрание сочинений Полонского издано в 1896 г. в 5 томах. Собрание
сочинений изд. в 1869 г. в 3 т., в 1886 г. - в 10 т. Ср. о Полонском
Белинский "Сочинения" (том X); Добролюбов (том III); Эдельсон в "Библиотеке
для Чтения" (1864, Љ 6); Арсеньев "Критические этюды" (том II); Страхов в
"Заре" (1871, Љ 9); Кельсиев во "Всемирном Труде" (1868, Љ 9);
"Исторический Вестник" (1887, Љ 5); Вл. Соловьев в "Ниве" (1896, Љ 2 и 6);
Я.П. Полонский "Рецензент Отечественных Записок и ответ ему" (СПб., 1871,
брошюрка); Евг. Гаршин "Поэзия Я.П. Полонского" (СПб., 1887); Перцов
"Философские течения в русской поэзии".
Умер 18 октября 1898 г.