Почти все воскресные и праздничные дни Яков проводил в доме бабушки по материнской линии, Александры Богдановны Кафтыревой, урожденной Умской. Александра Богдановна была одной из побочных дочерей графа Алексея Григорьевича Разумовского (отчество ее в данном случае ни о чем не говорит).
Любвеобильный Разумовский имел побочных детей, в числе которых была и бабушка Я.П. Полонского. Кстати, Алексей, родной племянник А.Г. Разумовского, сын его брата Кирилла Григорьевича, гетмана Малороссии, тоже имел побочных детей, среди которых была и мать поэта Алексея Константиновича Толстого. Таким образом, два выдающихся поэта XIX века, ЯЛ. Полонский и А.К. Толстой, находились в родстве - были четвероюродными братьями. Родство не ахти какое, но, учитывая то, что дворянские фамилии знали свою родословную досконально, не вызывает сомнения, что поэты-братья знали о своем родстве. Не случайно Полонский в 1874 году посвятил Толстому историческую поэму «Келиот», а Алексей Константинович в знак признательности и благодарности посвятил «поэту грез» поэму «Дракон»...
Во времена правления Екатерины II род Умских пользовался большом почетом, все были на виду, все были довольно богаты.
Бабушку Полонского выдали замуж рано, когда ей было всего-то одиннадцать или двенадцать лет, благо, жених был завидный, - Яков Осипович Кафтырев, родной племянник Петра Ивановича Олица, лифляндского помещика и рыцаря. Поступив на русскую службу, Олиц сделал хорошую карьеру. В юности участвовал в Чесменском сражении 24-26 июня 1770 года, в котором русская эскадра, ведомая адмиралом Спиридовым, уничтожила турецкий флот. Петр Иванович Олиц дослужился до звания генерал-аншефа. Он отличался отменным здоровьем и недюжинной силой. «О его силе рассказывали мне вещи невероятные, - делился сведениями о далеком предке Полонский, - рассказывали, будто бы этот Олиц мог через кровлю сарая перебрасывать двухпудовые гири, мог, втыкая свои пальцы в дула солдатских ружей и вытянув руки, поднимать их и на отвесе горизонтально держать и даже качать их. Рассказывали, что никогда он не бывал болен и умер только потому, что, упавши с лошади, о камень разбил свою грудь».
По свидетельству древних родословцев, род дворян Кафтыревых (Кавтыревых, Каптыревых) берет начало от князя Узлы-Мурзы Ягоровича, владевшего землями в Кафе (ныне Феодосия), который в 1242 году выехал из своей отчины на службу к великому князю Александру Ярославичу Невскому. Сын Узлы-Мурзы Ягоровича носил прозвище «Кафтырь», что означало «черный балахон, отделанный по краям красным шнурком и надеваемый поверх шапочки-скуфейки», а также «теплая шапка с круглым верхом с пелериной, спускавшейся сверху и прикрывавшей шею и плечи»» или «род попоны, которая закрывала голову лошади».
Сам поэт полагал, что род Кафтыревых происходил от татарского мирзы, владетельного хана Кафы, как в древности называли нынешнюю Феодосию. Вероятно, этот хан был взят в плен при царе Борисе Годунове, обжился в Москве, принял православие и был записан в разрядной дворянской книге под фамилией Кафтырев.
Рязанская ветвь Кафтыревых прослеживается с начала XVII столетия и тянется из костромских краев.
Александра Богданова Кафтырева имела в Рязани, в приходе Староямской Николаевской (Никольской) церкви, собственную усадьбу на Дворянской улице, около ее пересечения с улицей Владимирской. Дом и усадьба достались ей от мужа, Якова Осиповича Кафтырева. Яков Осипович родился около 1750 года. На Александре Богдановне Умской (1750-1829) он женился, выйдя в отставку из военной службы. Поселившись в Рязани, Яков Осипович поступил в статскую службу и к 1788 году получил чин надворного советника. С 1797 года он служил советником в Рязанском губернском правлении, где к 1814 году удостоился чина статского советника и стал титуловаться «вашим высокородием». Когда он скончался, полноправной хозяйкой усадьбы в Рязани и поместий в других губерниях стала его жена Александра Богдановна.
От своих имений, находящихся в Рязанской, Тверской, Симбирской, Костромской и Ярославской губерниях, Кафтыревы получали следующий доход: за 1814 год рублей - 3 100 рублей, за 1815-й - 3085 рублей, за 1816-й - 2 720 рублей.
Рязань. Дом Кафтыревых. Фото начала XX века
Александра Богдановна Кафтырева владела имением в деревне Смолеевка Рижского уезда Рязанской губернии, куда каждое лето ездил хозяйничать ее сын, Александр Яковлевич. В Тверской Губернии ей принадлежали деревни Лозынино, Костолыгино и Артемьево. Была у нее какая-то деревушка и Симбирской губернии.
Обычно к осени в рязанском доме Кафтыревых царило суетливое оживление - в это время крестьяне привозили барыне оброк. Из Смолевки еще летом пригоняли целое стадо баранов, а с ними хлопот было немало. По осени из других деревень везли холсты, пух, муку, крупу, овсяное толокно, солености, копчености, мороженые туши, сушеные грибы, каленые орехи и целые мешки пряников. То-то было радости внучатам Кафтыревой!
Рязанская усадьба Кафтыревых богатством не блистала, хотя и находилась в центральной части города. Деревянный одноэтажный дом был осанист и просторен. На мощенную булыжником улицу он смотрел семью окнами. Тесовые ворота с улицы вели во двор, где теснились хозяйственные постройки, а за ними простирался изрядно заросший сад и небольшой огород. Этот дом был настоящим дворянским гнездом, где веяло далекой стариной, и царившая здесь атмосфера сыграла заметную роль в нравственном формировании поэта.
В передней постоянно суетились лакеи и сенные девушки. Из располагавшейся отдельно от дома кухни распространялись вкусные запахи.
По выходным топилась банька, приютившаяся в небольшом саду, где по весне буйно цвели яблони, вишни и груши. Здесь же возвышались старые липы, под густой листвой которых таился загадочный сумрак, манящий своей таинственность. А сколько интересных старинных вещей хранилось в пыльных чуланах!
Полонский подробно и ярко описал интерьер бабушкиного дома и быт мелкопоместных дворян того времени: «Через деревянное крыльцо и небольшие, зимой холодные, а летом пыльные сени направо была дверь в переднюю. Эта передняя была полна лакеями... И эта передняя была отчасти их спальней, отчасти мастерской. Тут вечно пахло сапожным варом, клоповником, ваксой, салом... Ко всему этому все принюхались, никто не находил это странным, тем более, что такие же точно передние были во многих барских домах, в особенности в деревенских усадьбах у старосветских помещиков. Из передней шла дверь в небольшую залу. В этой зале вся семья и мы по праздникам обедали и ужинали. Обедали в час пополудни, ужинали в девять часов вечера. Пол в этой зале был некрашеный; потолок обит холстом, выкрашенным в белую краску; посредине висела люстра из хрусталиков, а пыльная холстина местами отставала от потолка и казалась неплотно прибитым и выпятившимся книзу парусом.
Стены были оклеены обоями, из-под которых, по местам, живописно выглядывали узоры старых обоев (что мне особенно нравилось)...
В гостиной на полу лежал тканый ковер с широкой каймой, на которой узор изображал каких-то белых гусей с приподнятыми крыльями, вперемежку с желтыми лирами. Зеркальная рама в простенках между окошек, кресла, овальный стол перед диваном и самый диван - все было довольно массивно и из цельного красного дерева, одни только клавикорды не казались массивными. В одном углу стояли китайские столовые часы с курантами или молоточками, которые каждый час перед боем ударяли в металлические чаши разной величины и звонко играли старинные менуэты; в другом углу была изразцовая печь с карнизом, на котором стояло два китайских, из белого фарфора, болванчика; под этими болванчиками ставили иногда курительные свечи (монашенки), и тогда от них очень хорошо пахло...
Спальная бабушки была постоянно сумрачна, так как два низких окна, выходившие на улицу, вечно были завешены спущенными гардинами, зато мягко было ступать, пол был обит войлоком и грубым зеленым сукном. Прямо против двери висели портреты моего деда и моей бабушки, еще далеко не такой старой, в тюлевом чепце, завязанном у подбородка лиловыми лентами, в турецкой шали, и, если не ошибаюсь, с ридикюлем в руке. Тут было немало комодов и сундуков, прикрытых коврами; налево была кровать, помещавшаяся в нише с задней дверкою; с одной стороны этой ниши шел проход в девичью и темное пространство по другую сторону ниши, до самого потолка заваленное сундуками, сундучками, коробками, мешками и, если не ошибаюсь, запасными перинами. Тут же за дверкой прямо с постели можно было спускаться на пол. У прохода в девичью постоянно на полу или на низенькой скамеечке, с чулком в руке, сидела босая девчонка». Эта девочка служила у барыни на посылках.
Приезжая в дом Кафтыревых, Яша в первую очередь шел здороваться с бабушкой в ее спальную, которую она почти не покидала. Здесь, в нише за белыми занавесками, стояла широкая кровать - постоянное обиталище бабушки. Когда она не спала, занавески откидывали, и Александра Богдановна целыми днями сидела на кровати перед столиком, примостив ноги на скамеечку. На столике лежал старый часослов, хлопушка от мух, стояли блюдечки с мелкими камешками, которые любила сортировать старая барыня. Иногда она находила себе и другое занятие - нанизывала на нитки крашеный в разные цвета горох и потом дарила эти бусы внукам. Когда в доме появлялся Яша, любимый внук, бабушка приказывала принести и поставить на стол разные вещицы из китайского фарфора, которого было множество - целые сундуки. Фарфор достался владелице дома от брата, состоявшего при посольстве в Китае, и этими старинными вещицами она очень дорожила.
Бабушка поэта высокой образованностью не отличалась, но читать и писать умела. У нее было несколько тетрадей, в которые она крупным старинным почерком записывала народные загадки. «Барыня она была характерная и своеобразная, - писал поэт, - старая барыня старого века. То беседовала она с нищими, которые в лохмотьях и босиком приходили к ней в спальную; она помогала им, иногда лечила их... Но это благодушие вовсе не мешало ей ворчать и ругательски ругать свою посыльную девчонку, если она уйдет не вовремя, или спутает нитки, или спустит спицу и не довяжет чулка». В доме насчитывалось до шестидесяти человек дворовой челяди и приживалок, и единовластной хозяйкой дома была бабушка.
На Святой неделе семья Полонских ездила в дом Кафтыревой почти ежедневно. Яша вместе с братьями и дворовыми мальчишками затевали игру - катали по лубочному желобу крашеные яйца. По вечерам в зале собиралась вся женская прислуга и тоненькими голосами при загадочном сиянии свечей выводила подблюдные песни. Бабушка в это время сидела на своей постели и, надушив руки, раскладывала пасьянс.
Патриархальный размеренный быт кафтыревского дома, с неизменным соблюдением всех православных традиций, вносил в душу мальчика какое-то умиротворение, а народные игры и песни оказывали благотворное влияние на формирование его характера и творческих способностей. «Когда проходили святки, - вспоминал Полонский, - и зимние вечера начинались все еще с трех-четырех часов пополудни, не раз мне случалось в той же бабушкиной зале участвовать в хороводах, которые водили все собравшиеся туда дворовые. Иногда затевались воистину деревенские игры. Сколько раз, бывало, сидел я на полу вместе с Катьками, Машками и Николашками и вместе с ними тянул: «А мы просо сеяли, сеяли!», а другой ряд сидящих перебивал: «А мы просо вытопчем, вытопчем!» Все это я очень любил и едва ли не все эти народные песни знал наизусть...»
Деда своего, Якова Осиповича, Полонский не помнил, знал только, что тот был адъютантом у своего дяди Олица, а умер в чине действительного СI атского советника. В доме бабушки висел его портрет, с которого смотрело умное, чуть заносчивое лицо вельможи, одетого в военный мундир с красными отворотами, с белой напудренной косой...
Дед поэта обладал немалым богатством, доставшимся ему по наследству, по значительная часть этого богатства утекла, как песок сквозь пальцы. Кафтыревы затеяли судебную тяжбу с племянником по поводу села Хамбушево, принадлежавшего брату бабушки Умскому. Брат этот занял у Александры Богдановны огромную по тем временам сумму - 100 000 рублей, пообещав завещать ей все свое состояние. Однако ловкий племянник, Федор Михайлович Тургенев, подсунул подвыпившему Умскому другое завещание, и тот не глядя подмахнул его.
Тяжба за село Хамбушево длилась около двадцати лет. В конце концов дело дошло до сената. Сенат подготовил по этому делу докладную записку императору. Александр I, ознакомившись с докладом, наложил собственноручную резолюцию: «Кафтырев прав по совести, а Тургенев - по закону». Так Кафтыревы не только лишились прав на Хамбушево, но и потеряли ту огромную сумму, которую Александра Богдановна одолжила брату...
У Кафтыревых было восемнадцать детей, но многие из них умерли от оспы. В живых остались сыновья Дмитрий и Александр и пять дочерей: Вера, Анна, будущая мать поэта Наталья, Евлампия и Ольга. Вера и Анна не были замужем и жили вместе с матерью.
Дмитрий был из всех Кафтыревых самым просвещенным. Он жил в 11етербурге и, очевидно, получил неплохое образование. Знал иностранные языки. Обладая литературным дарованием, издал две брошюры: одну о Сибири, другую - о водных путях сообщения в России, а также перевод поэмы Вальтера Скотта «Дева Локкатринского озера».
Дворянский род Кафтыревых ко времени рождения Якова Полонского принадлежал к числу обедневших и размеренно тянул свои дни в тихой губернской Рязани.
Смерть бабушки, Александры Богдановны Кафтыревой, последовавшая 19 апреля 1829 года, отозвалась тяжелой раной на сердце впечатлительного внука Яши. Бабушке было в ту пору семьдесят девять лет, последние десять из которых она не выходила из дому и умерла «сляглою».
После смерти хозяйки небогатого дворянского гнезда дом достался ее детям - Вере, Анне и Александру Кафтыревым. Дальнейшая судьба этого приюта детских грез знаменитого поэта сложилась грустно и непоправимо. 11 марта 1848 года Кафтыревы-наследники продали его за тысячу рублей жене чиновника 9 класса Анне Михайловне Колосовой, от которой спустя десять лет он перешел к жене капитана Прасковье Федоровне Селезневой. В 1881 дом достался но наследству некоему Хрущеву, который впоследствии продал бывшее кафтыревское имение В.А. Тихонову. Он и владел домом, которому был присвоен номер 76, вплоть до 1917 года.31 декабря 1908 года на доме была установлена мемориальная доска, на которой значилось: «Дом, где во время обучения в Рязанской гимназии жил в 1832-1838 гг. поэт Яков Петрович Полонский (родившийся в Рязани в декабре 1820 года (некоторые источники неверно указывают эту дату рождения «певца грез» - АЛ.); умер 18 октября 1898 года, погребен в Ольговском монастыре Рязанской губернии)». Газета «Рязанский вестник» сообщала, что доска «прибита, согласно постановлению Городской думы» и «сделана из серого мрамора, с золотыми буквами, размером 16 на 14 вершков». С грустью корреспондент газеты констатировал: «Во время прибития доски присутствовал лишь один секретарь Городской управы».
А дальше произошло следующее. 27 февраля 1920 года знаменитый дом был муниципализирован и передан Отделу образования для устройства в нем детского дома имени Полонского. Позже в нем размещался городской детский сад № 26.
Журналистка Елена Карпельцева, вспоминая о детских годах в Рязани, так описывала усадьбу Кафтыревых: «А вот длинный деревянный забор с облупившейся краской. Кое-где доски разошлись и образовались широкие щели - разве можно не приложиться к ним хоть одним глазком? Что там? Ага, большой сад, дорожки, а за деревьями виднеется просторная терраса... Вот и дом - деревянный, одноэтажный, когда-то желтый, но порядком полинявший. Чем-то меня очень привлекает этот дом с террасой и садом за длинным забором. Кто бы мог там жить?.. Но что это? На простенке между окнами прибита белая доска с золотыми буквами. Оказывается, дом действительно необычный, даже знаменитый: на доске написано, что в нем жил русский поэт Яков Петрович Полонский.
...Желтый домик на улице Полонского в конце тридцатых годов исчез. На этом месте построили массивное четырехэтажное здание предвестник будущих многоквартирных домов. Домик было жаль, как живое существо».
По некоторым сведениям, дом Кафтыревых пострадал от пожара, потому и был снесен. Как бы то ни было, но памятного места не стало. И только 19 декабря 2005 года, словно в оправдание за многолетнее историческое беспамятье, в Рязани, на четырехэтажном здании по улице, носящей теперь имя Полонского (бывшей Дворянской), установлена мраморная мемориальная доска, извещающая: «Здесь находился дом, в котором в юности с 1831 по 1838 годы жил выдающийся русский поэт Яков Петрович Полонский (1819-1898)». С бронзового барельефа, выполненного скульптором Алексеем Анисимйвым, взирает поэт - то ли грустно, то ли строго, то ли осуждающе...
А что же стало с Яшей Полонским тогда, много лет назад? Привычный патриархальный быт бабушкиного дома был нарушен, словно вместе с ней ушли в небытие и народные праздники, и песни, и игры, да и вообще весь образ жизни старинного дворянства. Даже сам дом принял иное обличье: стены оклеили новыми обоями, в кабинете дяди, Александра Яковлевича Кафтырева, сделали перегородку, заменив ей холстинные рамы, за которыми стояла его кровать. Была перестроена и бабушкина спальня, хранительница вековечного уклада. За неимением средств бабушкино недвижимое имущество было заложено в ломбард.
Яша ходил по бабушкиному дому, и все казалось ему чужим, незнакомым. Он узнавал и не узнавал обстановку дома. Вроде стены остались на своих местах, осталось и дощатое крылечко, по которому Яша выбегал в сад и где шалил с дворовой ребятней. А всё не то, всё не то... Не стало бабушки - и словно мир потускнел и сузился до размеров той полусумрачной бабушкиной спальной, которая как бы давала жизнь всему кафтыревскому дому. Яша молча смотрел, как угасает тихий свет этого старинного дворянского гнезда - и тоска злой ведьмой из мальчишеских снов вцеплялась в его сердце.