«Усадьба наша состояла из начатой постройки бревенчатого дома, или сруба с прорезанными окнами, почти что доведенного под кровлю, -вспоминал Полонский. - Кругом этого сруба лежали бревна и щепки. На дворе был старый небольшой флигелек, где, судя по всему, жил человек, привыкший к некоторой роскоши, но кто именно: мой ли дед или кто-нибудь из бар-помещиков времен Екатерины?

Во флигеле было всего только две небольшие комнатки и передняя, оклеенные когда-то очень яркими и не дешевыми французскими обоями; в одном простенке висело небольшое венецианское зеркало в старинной золоченой рококо раме, а на стенах были под стеклами сохранившиеся офорты - изображения каких-то английских полководцев и государственных людей в костюмах 16-го и начала 17-го столетия. В обеих комнатах было по два небольших окошечка. В передней расположилась наша Матрена. Для моего отца и матери сколотили кровать и поставили ее в первой же комнатке, направо от входа. Тут же была и моя спальная (я спал на диване, подпертый стульями). Следующая вторая комната была нашей столовой».

По вечерам, перед сном, отец Якова обычно, лежа на постели и склонившись к столику, на котором горела сальная свеча, читал вслух «Историю государства Российского» Карамзина. Яша долго не мог заснуть и в полудреме слушал монотонный, глуховатый голос отца, словно долетающий из глубины веков...

Чтение вслух продолжалось каждый вечер. Отец читал «Историю государства Российского» с каким-то благоговейным чувством, как будто это было Священное писание или Псалтырь, и Яков не понимал, "почему в этой объемистой книге, похожей на Библию, рассказывается не о пророках и деяниях апостолов, а о злодействах какого-то царя Иоанна Грозного. Было страшно, но интересно. Неторопливое, размеренное чтение постепенно убаюкивало мальчика, и он снова видел страшные картины из истории Руси - теперь уже во сне.

А однажды история заявила о себе наяву. Во дворе усадьбы, заросшем травой, темнели хозяйственные постройки: сараи, кладовые, амбары. Староста долго не мог подобрать ключей к одной из дверей, а когда, наконец, отпер кладовую, оттуда стали выносить покрытые пылью сундуки и всякий хлам. «Из всего вынесенного на божий свет, - вспоминал поэт, - мне памятен сундук с старинными допетровским почерком исписанными свитками. Как ни был я глуп, догадывался, что они были написаны еще при московских царях, и как ни был умен, не понимал, на что все это нужно, и к их сохранению не обнаружил никакого поползновения. Так все эти свитки и погибли: остались ли они лежать и догнивать в той же кладовой или они пошли на оклейку зимних рам - не знаю. Несомненно, что и отец мой, учившийся в Нежине на медные деньги, так же как и я, ребенок, не понимал их значения, а мать моя, хоть и была гораздо образованнее моего папа, смотрела на все его глазами и с ним не спорила». Вот так и закончилось это живое соприкосновение с историей...

К просторному двору усадьбы примыкал небольшой сад. Четырехугольный пруд, кое-где подернутый ряской, прогладывал сквозь посаженные в два ряда по его периметру липы и березы.

Часто, когда Яша прогуливался по запущенному саду, он видел из-за плетня деревенских мальчишек. Один из них, рыжий и веселый, как-то позвал его:

- Эй, барчук! Что ты там один скучаешь? Иди к нам играть!

Яша перелез через плетень и опасливо приблизился к ватаге лозынинских мальчишек.

Рыжий, который, очевидно, был заводилой, показал ему язык, а потом подошел ближе и панибратски похлопал по плечу:

- Не дрейфь, барчук! Давай знакомиться! - и протянул свою чумазую ладонь.

Яшу слегка покоробило такое вольное обращение с ним детей крепостных крестьян. Подобное панибратство в доме Полонских в Рязани не допускалось. Но простота деревенских нравов поразила его, и он, смущаясь, стал знакомиться с местными мальчишками.

Спустя некоторое время он уже носился с ними по лугу, играя в лошадки, и у него, маленького барина, была «целая четверка босоногих коней». А один мальчик, быстроногий и крепкий, не раз сажал Яшу верхом себе на плечи и катал вокруг строящегося усадебного дома.

Общение с местной детворой забавляло маленького барина, да и чем ему еще было заниматься на сельском просторе? Его няня Матрена выполняла дела по хозяйству. Отец, желая показать себя рачительным хозяином, то присматривал за строительством усадьбы, то выезжал на поля, где в ту пору уже начиналась жатва. Но в сельскохозяйственных делах он смыслил мало, единственное, что ему давалось, - считать в поле сжатые снопы...

В жаркий день. С картины Я.П. Полонского

Лозынино было небольшим сельцом, приютившимся неподалеку от березовой рощи. Деревенские избы стояли неровными рядами и, крытые соломой, чем-то напоминали нахохлившихся птиц. А кругом расстилался такой простор, что хотелось взлететь и парить над землей, словно птица. Яша так и делал: уходил с отцом в поле и, если день выдавался ветреным, носился по окрестностям, широко растопырив руки, махал ими, будто и впрямь пытаясь взлететь. «Не были ли это самые поэтические минуты во дни моего деревенского пребывания в Лозынине?» - позже вопрошал поэт.