Двести верст до Москвы Полонский добирался двое суток. Пыль вилась клубами вслед за повозкой, которая медленно тащилась по тракту, влекомая усталой лошадью.

В Первопрестольной Яков остановился на каком-то постоялом дворе. Приехал он в Москву в одной дорожной венгерке. Никакой иной одежды не было, за жилье платить было нечем.

«В Москве смутно припоминается мне какой-то постоялый двор за Яузой и затем мое перемещение на Собачью площадку, в собственный дом моей двоюродной бабушки Екатерины Богдановны Воронцовой (урожденной Умской. - АЛ.), - вспоминал впоследствии Полонский. - Там отвели мне в мезонине, по соседству с кладовой и домашними припасами, две комнаты, и я перенес туда мой чемодан и мою подушку».

Несмотря на то, что Воронцова некогда была в ссоре со своей сестрой, Александрой Богдановной Кафтыревой, Якова в доме приняли. Даже племянник Воронцовой, некто Ф.М. Тургенев, ловко вкравшийся в доверие к немощной старой барыне и рассчитывающий на ее наследство, отнесся к рязанскому родственнику вполне доброжелательно.

Барыня была сварливой, и угодить ей в чем-то было трудно. Полонский оставил неприглядный портрет этой представительницы избалованного, но мало образованного московского барства: «Старуха Воронцова была одною из типических представительниц тех барынь, которые помнили еще времена Екатерины II, и, еле грамотная, доживала век свой, окруженная крепостной челядью и приживалками, с которыми судачила, иногда играла в дурачки и беспрестанно, даже по ночам, просыпаясь, упивалась чаем. Сиднем сидела она у себя дома вечно на одном и том же месте, душилась одеколоном, нюхала табак, ничем не интересовалась, кроме домашних передряг; вооружаясь хлопушкой, била мух, капризничала, щипала девок и посмеивалась».

Якову не было дела до мелочных каприз Воронцовой, до сплетен и наговоров ее горничных, дворовых девок и приживалок - таких же, как хозяйка, дряхлых и малообразованных старух, - его голову наполняли высокие помыслы и мечты об учебе в университете. Наскоро обустроившись, вчерашний рязанский гимназист собрался подавать документы и осмотреться в Москве.

Московский университет. Здание юридического факультета

Он пешком отправился в университет, по пути разглядывая дома, заново отстроенные после московского пожара, и любуясь величественным Кремлем.

Позднее Полонский выразил впечатления от прогулки в строках романа в стихах «Свежее преданье»:

Я шел Москвой. Не позабуду,
Как, после дождика с грозой,
Над Воробьевыми горами
И над пустынными дворами,
И над садами, над рекой
Гас тихо вечер золотой;
Как с теплотой боролся холод;
Как подрумянен был и молод
Маститый Кремль с его стеной .
Как горячо горели главы
Его соборов...

Яков подошел к внушительных размеров особняку на Моховой улице Здание университета, построенное в 1786-1793 годах по проекту выдающегося зодчего Казакова, оставившего свой след и в архитектурном облике Рязани, сильно пострадало при пожаре Москвы в 1812 году. Но теперь, восстановленное и подновленное, оно поражало своим величественным видом и строгой красотой.

Крылья здания заканчивались колоннадами. Ажурная решетка отделяла университет от проезжей части и создавала уютный парадный двор перед возвышавшимся в глубине главным корпусом.

«Вот он, знаменитый университет, основанный хлопотами самого Михаила I Васильевича Ломоносова, - пронеслось в голове Якова Полонского. - Здесь постигали премудрости наук поэты Грибоедов, Лермонтов, другие выдающиеся личности, составившие славу России. Доведется ли и мне учиться здесь?..»

На экзаменах, которые проходили в просторном зале с белыми колоннами, соседом на скамье рядом с Яковом оказался голубоглазый подвижный юноша, на вид моложе Полонского.

- Слушай, ты откуда? - полушепотом спросил сосед, сразу перейдя на дружеское «ты».

- Из Рязани, - так же, едва разжимая губы, прошептал Яков.

- А я здешний, московит, - улыбнулся голубоглазый и сразу же предложил: - Давай знакомиться.

Полонский назвал себя. «Московит» кивнул и протянул руку:

- Григорьев, Аполлон Александрович. Впрочем, домашние и приятели зовут меня просто Аполлошей.

Так состоялось знакомство двух будущих известных поэтов. Полонский впоследствии так описывал внешность друга студенческих лет: «Тогда он был еще свежим, весьма благообразным юношей с профилем, напоминающим профиль Шиллера, с голубыми глазами и с какою-то тонко разлитой по всему лицу его восторженностью или меланхолией».
Полонский и Григорьев разговорились. Испытывая доверие к новому знакомому, Аполлоша признался:

- Знаешь, а я стихи пишу...

- Я тоже, - ответил Яков и покраснел от смущения. - А недавно начал писать драму «Вадим Новгородский, сын Марфы Посадницы».

- Ого, как ты размахнулся! Знаешь что? Ты приходи ко мне в гости. У меня там друг живет, тоже поэт. Придешь?

- Да погоди ты! Как бы экзамены не провалить...

- Ничего, сдадим. Ну что, договорились? Яков молча кивнул.

Вступительные экзамены в университет выпускник Рязанской гимназии сдал отнюдь не блестяще: по латыни получил три балла, по алгебре и вовсе единицу, но зато по словесности удостоился оценки «отлично». Вчерашний гимназист был зачислен на юридический факультет. Конечно, хотелось бы учиться на филологическом факультете, но там требовалось хорошее знание иностранных языков, а этого ему недоставало. Но ничего, ладно! Он еще свое возьмет! Он еще себя покажет! В конце концов, юридический факультет - это совсем неплохо, даже напротив - очень хорошо. Теперь он студент, студент!..

Радужные мысли теснились в голове Якова, и он поспешил поделиться радостью со своими наставниками - отправил в Рязань письмо Титову и Яновскому. Учителя радовались за своего питомца, будто он был их сыном.