Постепенно дом Григорьевых стал местом, где постоянно собиралась талантливая университетская молодежь. Здесь бывали студенты юридического и словесного факультетов: сын декабриста Н.М. Орлов, будущий выдающийся историк С.М. Соловьев; выпускник Рязанской гимназии, студент университета П.М. Боклевский, ставший впоследствии известным художником-иллюстратором; прилежный и сдержанный С.С. Иванов, будущий товарищ попечителя Московского университета; заядлый спорщик К.Д. Кавелин, историк и юрист, которому в будущем предстояло готовить проект крестьянской реформы 1861 года; А.В. Новосильцев и другие молодые интеллектуалы, ставшие со временем широко известными по всей России. Завсегдатаем и активным членом этого своеобразного литературно-философского кружка стал и Яков Полонский. «На наших мирных антресолях собирались наилучшие представители тогдашнего студенчества», - отмечал Фет. Почти все новые товарищи Полонского увлекались философией Гегеля, литературой, искусством, и вообще были страстными поклонниками изящного.
Яков Полонский
Петр Боклевский. Автопортрет
Не чужды были посетителям дома в Замоскворечье и социальные вопросы. Яков Полонский вспоминал, что «юноши мечтали об освобождении крестьян», а Аполлон Григорьев пел с друзьями-студентами «песню, положенную им на музыку: "Долго нас помещики душили, становые били!.."».
Обычно «на антресолях» споры велись вокруг новомодных философских воззрений, обсуждались публиковавшиеся в журналах литературные произведения. «Тогда мы думали, что Боги - сошлись и судим обо всем...» -позднее писал Полонский.
Главенствовать в кружке сотоварищей пытался на правах хозяина Аполлон Григорьев. Кроме стихотворчества, он увлекался народными песнями, цыганскими хорами, любил музыку, но на рояле играл плохо. Его творчество той поры было полно философских противоречий и религиозных изысканий По свидетельству Полонского, «в первые дни нашего знакомства он нередко приходил в отчаяние от стихов своих, записывал свои философские воззрения и давал мне их читать. Это была какая-то смесь метафизики и мистицизма...»
Неуравновешенность характера и смутность философских и религиозных воззрений Аполлона Григорьева отмечал и Афанасий Фет: «Григорьев от самого отчаянного атеизма одним скачком переходил в крайний аскетизм и молился перед образами, налепляя и зажигая на всех пальцах по восковой свече». Юноша сам страдал от своих сомнений и душевных метаний и пытался найти сочувствие у приятелей.
Однажды в университете Григорьев подошел к Полонскому и безо всяких предисловий спросил:
- Ты сомневаешься?
- Да, - немного растерявшись, ответил Яков.
- И ты страдаешь? - наседал Аполлоша. -Нет.
- Ну, так ты глуп, - отрезал философствующий Григорьев и отошел в сторону.
Яков был уязвлен. С чего бы вдруг Аполлоша возомнил себя пупом земли и так грубит товарищу? «Я был искренен и сказал правду, - как бы оправдываясь, вспоминал Полонский, - мои сомненья были еще не настолько глубоки и сознательны, чтоб доводить меня до отчаяния. К тому же я быт рассеян, меня развлекали новые встречи, занимали задачи искусства, восхищал Лермонтов, который сразу овладел всеми умами».
Лермонтов не только владел умами - он и оказывал заметное влияние на творчество поэтов того времени. Не избежал этого влияния и юный Полонский. Его стихотворение «Узник» по ритму и тематике перекликается с поэмой Лермонтова «Мцыри»:
Меня тяжелый давит свод,
Большая цепь на мне гремит.
Меня то ветром опахнет,
То все вокруг меня горит!
И, головой припав к стене,
Я слышу, как больной во сне,
Когда он спит, раскрыв глаза, -
Что по земле идет гроза.
Полонский писал, что мало встречал людей, которые не преклонялись бы перед силой поэтического гения Лермонтова. По словам Фета, в их кружке «к упоению Байроном и Лермонтовым присоединилось страшное увлечение стихами Гете».
Круг любимых поэтов расширялся: Лермонтов, Пушкин, Бенедиктов, Языков, Гете, Гейне, Байрон, Мицкевич...
Яков забыл обидные слова Аполлона, да и не умел он сердиться на своих приятелей. Он продолжал посещать литературно-философские сборища в доме Григорьевых. Ведь в бабушкином доме, дышащем затхлой, отжившей свой век стариной, молодому юноше, стремящемуся к знаниям и постигающему премудрости литературного творчества, было душно, неуютно, да и словом перемолвиться не с кем. Разумеется, юноша спешил удалиться из дома, где царили предрассудки и невежество. Куда? К своим университетским товарищам, в дом Аполлоши, где царила совсем иная — творческая, интеллектуальная, свежая! — атмосфера. «Дом Григорьевых был истинной колыбелью моего умственного я», - позднее признавался Фет.
Подобное мог сказать и Полонский.