Как-то в Москву неожиданно нагрянул Петр Григорьевич Полонский и поселился вместе с сыном. Отец познакомил сына-студента с Николаем Александровичем Ровинским, близким к литературно-философскому кружку Н.В. Станкевича. Впоследствии Полонский признавался: «Ровинский... для меня, наивно верующего, выросшего среди богомольной и патриархальной семьи, был чем-то вроде тургеневского Рудина... был первым, который навел меня на иные вопросы, не давал мне спать по ночам; я с ним горячо спорил, но не мог не сознавать его влияния».

Отец Якова, живший одиноко после смерти жены, в семье Ровинских считался женихом их старшей дочери Марии Александровны. Очевидно, поэтому бедного студента Полонского у Ровинских принимали, как родного. Глава семейства, некогда служивший московским полицмейстером, к тому времени уже умер. Его сын, Николай Александрович Ровинский, относился к Якову, как наставник к ученику. Дочери старика Ровинского поражали юного поэта своей непритязательной красотой, добрым нравом и душевностью. Позже он писал: «Мария Александровна обладала удивительным голосом и в особенности превосходно пела:

Не шуми ты, рожь,
Спелым колосом...

Елена Александровна была прелестной и постоянно задумчивой девушкой; роман жизни ее был таков, что, когда перед поступлением своим в монастырь она исповедовалась, игумен, который ее исповедовал, прослезился».
По непонятным причинам сватовство Полонского-старшего к Марии Александровне не состоялось - возможно, все расстроилось из-за назойливости матери предполагаемой невесты, которая непременно хотела видеть своим зятем Петра Григорьевича.

Однако этот разрыв не повлиял на отношения между Яковом Полонским и Николаем Ровинским. Философствующий добряк, одетый в старый сюртук и обутый в прохудившиеся сапоги, по-прежнему навещал студента-стихотворца. Старший приятель познакомил Якова с поэтом Иваном Петровичем Клюшниковым, деятельным членом кружка Станкевича, в котором он изучал немецкую философию и творчество Гете.

Клюшников в свое время был домашним учителем И.С. Тургенева и готовил будущего великого романиста к поступлению в университет. Позднее Тургенев с душевной теплотой вспоминал своего учителя. «Я его знавал хорошо, - сообщал он из Парижа в письме Полонскому от 24 декабря 1856 (5 января 1857) года, - он даже в детстве преподавал мне русскую историю».

«...И на меня он имел благотворное влияние», - признавался в одном из поздних писем Полонский.

Ко времени знакомства с Полонским Клюшников сотрудничал в «Отечественных записках» и «Современнике», печатал элегии в журнале «Московский наблюдатель». Жил он одиноко, снимал комнату во флигеле одного из домов, иногда подрабатывал на жизнь, давая частные уроки. Свои произведения поэт подписывал буквой «Q». Философско-романтическая лирика Клюшникова отличалась однообразием, унылостью мотивов:

Мне уж скоро тридцать лет,
А меня никто не любит...

Душа угнетена сомненьем и тоской:
Все прошлое нам кажется обманом,
А будущность бесцветной пустотой.

Разумеется, подобные стихотворения не могли оказать влияние на творчество юного поэта, но зато, впоследствии признавался Полонский, «как эстетик и мыслитель, глубоко понимавший и ценивший Пушкина, как знаток поэтического искусства, он не мог своими беседами не влиять на меня». 11ривлекала Якова Полонского и скептическая настроенность Клюшникова, который, по словам известного литературного критика и мемуариста П.В. Анненкова, «был Мефистофелем небольшого московского кружка, весьма зло и едко посмеиваясь над идеальными стремлениями своих приятелей. Он был, кажется, старее всех своих товарищей, часто страдал ипохондрией, но жертвы его насмешливого расположения любили его и за веселость, какую распространял он вокруг себя, и за то, что в его причудливых выходках видели не сухость сердца, а только живость ума, замечательного во многих других отношениях, и иногда истинный юмор».

Полонский стал частым гостем «Мефистофеля московского кружка». Иван Петрович радушно встречал студента, ему нравилось, что молодое поколение не забывает старого поэта. Клюшников, одетый по-домашнему, в халате и мягкий тапочках, обычно расхаживал из угла в угол комнаты и как бы рассуждал сам с собой:

- Что Петербург? Далекая, холодная столица. Там правят бал чопорность и чванство. А в Москве, друг мой, и сам воздух иной. Именно в Первопрестольной сохранился русский дух, русский характер, русское дружество и хлебосольство!

Клюшников весь как бы преображался и, откинув назад седую голову, с пафосом читал собственные стихи:

Сквозь слез гляжу на древний град.
Вот он, свидетель величавый
И русских бед, и русской славы,
И горестных моих утрат...
Моих утрат! Порыв роптаний,
Умолкни здесь. Что значу я?..
Скрижаль родных воспоминаний
И царства русского глава!
Былого летопись живая!
Золотоглавая Москва!
Москва! предел моих желаний!
Где я расцвел, где я увял,
Где наслаждался, где страдал
И где найду конец страданий!

К сожалению, дружеское общение Полонского с поэтом продолжалось недолго: пережив тяжелое психическое расстройство, Клюшников внезапно уехал из Москвы, оставив в недоумении всех своих знакомых. Яков попытался выяснить, куда подевался его наставник, но никто вразумительного ответа дать не мог...

В романе в стихах «Свежее преданье», представляющем собой поэму мемуарного типа и оставшемся незавершенным, Полонский под именем главного героя Камкова вывел Клюшникова. Вот как он описывал первое посещение поэта и рисовал его портрет:

Но что об этом...
Близ Полянки
Камков жил у одной мещанки
Во флигеле. - К его сеням
Прошел я по сырым доскам
И стал стучаться. - Оказалось,
Что дверь была не заперта
И очень просто отворялась.
Вхожу - передняя пуста...
………………………………….
Вошел я в комнату.
Худой,
В халатишке, одной ногой
Поймавши туфлю, он с дивана
Приподнялся, - то был Камков.

Рассказывали, что Клюшников, к тому времени покинувший Москву и безвыездно живший в своем имении на хуторе Криничный Харьковской губернии, узнал себя в романе Полонского и порадовался успехам своего младшего собрата по перу...

Написанный живым разговорным языком, роман в стихах сразу обратил на себя внимание читающей публики. Полонский непосредственно и ярко воссоздал в «Свежем преданье» жизнь Москвы 1840-х годов.
Корифеи отечественной литературы высоко оценили этот мемуарный роман в стихах. Но все это было в будущем, а пока... Пока студент Полонский бедствовал, перебиваясь, как говорится, с хлеба на квас, и утешал себя мыслью, что другие и похуже живут. Эта мысль немного успокаивала, и он продолжал писать стихи, которые уже завладели всем его существом. Юноша стал понимать, что поэзия - это не просто стихи. «И я, - писал он, -стал отличать от нее всякую фальшь или риторику».

И. П. Клюшников

Ровинский обещал познакомить Полонского с набиравшим силу литературным критиком Белинским, но это было не так-то просто. «Помню, I послал ему стихи и письмо, - предавался воспоминаниям Полонский. -Помню, как с Ровинским зашел в дом к нему и как Белинский отнесся ко мне как к начинающему и мало подающему надежд мальчику (я и был мальчик). Белинский сам был еще лет 25 или 27 юноша - худой, невзрачный, с серыми глазами навыкате... Комнатка была небольшая, бедная (если не ошибаюсь, он квартировал на Арбате). Я был так огорчен невниманием Белинского, что чуть не плакал - и, кажется, послал ему письмо, где уверял его, что никто не разубедит меня в поэтическом таланте...»

Вскоре Белинский уехал в Петербург и стал печататься в журнале «Отечественные записки», где через некоторое время и состоялась первая публикация юного Полонского.