Что ни говори, а жизнь каждого писателя так или иначе отражается в его творчестве. Одно дело - когда поэт или художник владеет солидным состоянием и ему не надо волноваться о своем материальном положении, другое - когда вся жизнь проходит в заботах о хлебе насущном, и единственной отдушиной в сумраке бытия становится творчество.
Полонскому выпала доля вторых. Постоянно терзаясь мыслью о безденежье и растрачивая время в поисках заработков, Яков, очевидно, запустил занятия в университете и в начале лета 1841 года провалился на экзамене по римскому праву у профессора Крылова и был оставлен на третьем курсе на второй год...
Впоследствии Полонский признавался: «... Но что не давалось мне, это - римское право; оно положительно было не про меня писано. Я не умел долбить, а многотомные лекции Крылова нужно было знать чуть ли не наизусть, так как из них, как из математической формулы, ничего нельзя было выпустить».
Сконфуженный студент прервал экзамены и хотел уехать в родную Рязань залечивать раны. Но что там было делать молодому неудачнику? Провести все лето в Рязани, выслушивая назидания милых тетушек? Сидеть на теткиных хлебах ему не позволила бы совесть, да и стыдно было бы перед учителями гимназии. Яков мучительно искал выхода из трудного положения, и выход этот неожиданно нашелся. Вернее - выход нашел благородный Михаил Федорович Орлов, благоволивший к начинающему поэту.
Опальный генерал, зная, что Полонский зарабатывает на жизнь частными уроками, порекомендовал его князю Василию Ивановичу Мещерскому в качестве домашнего учителя для детей.
Недоучившийся студент отправился в подмосковное село Лотошино Волоколамского уезда, в имение князя Мещерского.
Василий Иванович встретил Якова благожелательно, но строго, и представил ему своих младших сыновей Ивана, Николая и Бориса, которых предстояло обучать русской грамматике. Князь назначил юному учителю плату за обучение - пятьдесят рублей в месяц. Для бедного студента такие деньги казались огромной суммой. Он о подобном и мечтать не отваживался.
«Князь Мещерский и княгиня Наталия Борисовна, жена его, и единственная дочь, княжна Елена, принадлежали к самому высшему московскому обществу, - писал Полонский - В зимнее время жили они в собственном доме, близ Страстного монастыря; много гостей и родственников, приезжавших из Петербурга, посещало их гостиную Мещерские были сродни Карамзиным, и молодые Карамзины, сыновья знаменитого историка, останавливались у них во флигеле».
В усадьбе князя Мещерского Полонский близко сошелся с гувернером и учителем немецкого языка К.Б. Клепфером, который боготворил немецких классиков Шиллера и Гете. Даже переписываясь с женой, оставшийся в Пруссии, он посылал ей не любовные признания, а целые тетрадки записей и получал от нее пространные рассуждения о второй части «Фауста» Гете.
Такая любовь гувернера к немецким классикам оказала влияние и на юного Полонского - с помощью Клепфера он взялся за переводы лирических стихотворений Шиллера и Гете.
Александр Васильевич, один из старших сыновей князя Мещерского, оставил такое воспоминание о Полонском: «Это был молодой человек, весьма добрый, весьма общительный, но донельзя простодушный... Он писал стихи, посвященные моей сестре...» Сестру эту звали Еленой, и в нее был безнадежно влюблен друг Полонского Николай Орлов. Какие стихи посвящал юной княжне Яков Полонский - осталось загадкой...
Жизнь в усадьбе шла своим чередом. Полонский давал уроки, но, как подметил писатель С.С. Тхоржевский, «не однажды бывал он удручен ощущением, что в поэзии пока не удается ему создать ничего действительно насущного, ничего такого, что в трудную минуту сам себе повторишь как спасительное заклинание...»
Как-то раз в Лотошино пришло письмо, адресованное Полонскому. Яков поспешно вскрыл конверт. На клочке бумаги он прочитал послание московского приятеля, студента медико-хирургической академии Малича, грека по происхождению. Малич писал, что лишился квартиры, ночует на бульварных скамейках, страшно нуждается в средствах и вообще умирает с голоду. Этот крик о помощи так растрогал и потряс впечатлительного Якова, что он немедленно отправил Маличу через своего знакомого весь свой месячный оклад - около пятидесяти рублей, хотя сам всегда жил бедно, разве что не нищенствовал. Такое бескорыстие и готовность прийти на помощь нуждающимся было одной из главных черт Полонского.
В Лотошине Яков узнал о трагической гибели Лермонтова, одного из любимых поэтов: «...Я был и поражен, и огорчен этой великой потерей, не для меня только, но и для всей России».
...Лето клонилось к закату, но дни стояли погожие, ясные, словно догорающий август на прощание щедро дарил накопленное за жаркие месяцы тепло скошенным лугам и желтеющей роще, просвеченному насквозь воздуху и неравнодушной душе. В природе царило сонливое умиротворение, навевавшее на сердце непрошеную грусть.
В доме Мещерских 26 августа праздновали именины княгини. Уже с утра к подъезду барского дома подкатывали коляски соседних помещиков, и владельцы окрестных земель, принаряженные по такому случаю, с пышными букетами цветов, шли поздравлять хозяйку имения.
Праздничный обед удался на славу - благо, что стояла самая сытная пора. Столы ломились от свежих, пахучих овощей и фруктов, от копченостей и вареностей, от наливок и вин.
Вечером на широкой зеленой лужайке перед барским домом решили устроить фейерверк. Любопытные толпы окрестных селян: мужиков, баб, детей, - теснились поодаль.
Красочное зрелище вызвало в толпе крики восторга. Разноцветные огни с треском рассыпались вокруг, взмывали в небо, озаряя окрестности. Вдруг одна ракета изменила направление полета и с шипением понеслась в направлении деревни, где вонзилась в крышу одной из изб.
Сухая, перегревшаяся на солнце солома вспыхнула, как порох. Пламя быстро охватило кровлю, перебросилось на соседние избы и грозно пошло, пошло вдоль улицы... Заголосили бабы и девки, подняли крик дети. Народ бросился спасать свои небогатые пожитки.
Прибежал Борис Васильевич, сын князя Мещерского, стал распоряжаться на пожаре. Мужики пытались загасить пламя. Застучали топоры, прискакали пожарные с бочками, но куда там! Через полчаса полыхала уже вся деревня.
«Я видел, - вспоминал Полонский, - как обносили икону, и, когда возвращался в дом, меня поражала пустота ярко освещенных комнат, только одна княгиня, взволнованная и бледная, стояла на балконе».
Пожар затих только к утру. Дым затопил окрестности. Пахло гарью - вестницей беды. На месте деревни Лотошино чернели только остатки сгоревших изб да страшно смотрели в небо закопченные печи.
Князь Мещерский, обойдя убитых горем крестьян, пообещал всем заново выстроить каменные избы, и слово свое сдержал.
После этого страшного события Яков Полонский вместе с гувернером Клепфером увезли детей князя в Москву и разместились в его доме. Но не прошло и двух недель, как из Лотошина пришла печальная весть: княгиня не вынесла нервного потрясения, заболела горячкой и скончалась...
Яков Полонский продолжил учебу в университете и нашел временный приют в московском доме князя Мещерского, поселившись в мезонине под крышей.
Однажды в доме князя Якову довелось встретить поэтессу Евдокию Ростопчину, которая «была еще молода, очень мила и красива». Она была коренной москвичкой, дочерью крупного чиновника П.В. Сушкова. Рано оставшись без матери, будущая поэтесса воспитывалась в доме деда, ИА. Пашкова, где ее называли ласково: Додо. С детства писала стихи на французском языке, затем - на русском. Как-то раз у Пашковых гостил Вяземский. Ему понравились стихи Сушковой, и он без ее согласия передал их поэту Дельвигу. В альманахе Дельвига «Северные цветы на 1831 год» и появилось стихотворение Додо Сушковой «Талисман» за подписью «Д... а...». Когда о публикации узнали родные, юную поэтессу отчитали: «Для благородной светской барышни неприлично заниматься сочинительством, а печатать свои произведения уже совершенно постыдно!»
Лишь после замужества, став женой графа А.Ф. Ростопчина, поэтесса стала публиковать свои произведения в журналах и альманахах, а в 1841 году вышел в свет ее первый поэтический сборник.
Е.П. Ростопчина
В восемнадцать лет Додо Сушкова на своем первом балу у московского губернатора, князя Д.В. Голицына, познакомилась с Пушкиным. По воспоминаниям брата Сушковой, «Пушкин так заинтересовался пылкими и восторженными излияниями юной собеседницы, что провел с нею большую часть вечера...»
И вот теперь, полтора десятка лет спустя, Евдокии Ростопчиной представили юного поэта Полонского. Судьба снова - уже в который раз! - свела Якова с человеком, знавшим Пушкина. Юноша восторженно смотрел на светскую красавицу, знавшую столько великих писателей, когда князь Мещерский попросил его прочитать Евдокии Петровне свои произведения. Волнуясь, юный поэт прочел стихотворение «Ангел». Поэтесса ободряюще кивнула и величественно удалилась...
Бедного студента часто тяготила чопорная обстановка дома Мещерских. Ему был чужд светский этикет, претила спесь княжеских детей. Когда Борис Мещерский, сын князя, праздновал свою свадьбу, к праздничному столу не был приглашен Клепфер, «единственный умный человек в доме, воспитатель всех детей». Это глубоко расстроило Полонского, хотя сам он тоже на свадьбе не присутствовал из-за того, что разболелись зубы.
«Я живу у Мещерских, и теперь откровенно скажу: дорого бы дал, чтобы не жить у них,- делился он своими чувствами в письме Николаю Орлову. - Спесь, этот пошлый этикет... Князь Василий глядит на нас грешных с высоты своего величия. Ванечка (сын князя. – А.Л.) - это такая пустая, пошлая душа: ни одной мысли, ни одного истинно благородного чувства. Если я занимаюсь, его единственное удовольствие мешать мне... Теперь я редко бываю внизу. Борис женат, мои отношения с ним кончены - я ему говорю ваше сиятельство - и он не сердится!!!
Мне здесь душно, как в тюрьме, - меня бы давно не было в этом доме, если бы не Клепфер».
Полонский, добрая, чистая душа, не выдержал жизни под одной крышей с чопорными «сиятельствами» и, несмотря на то, что он лишался денег, получаемых за обучение младших детей князя, подыскал себе другую квартиру и в марте 1843 года покинул дом Мещерских.