В Одессе Яков неожиданно получил письмо из Рязани. Его сестра Александра, рассказав о новостях, в конце письма разоткровенничалась: «Теперь я буду писать, кто победил мое сердце: М.Кублицкий... Не думай, чтоб я ему показала, что он мне нравится, нет, я все это старалась скрыть и уверена, что он этого не знает...»

Негодование и гнев охватили Якова. Так вот ведь как получается: Кублицкий, этот ничтожный человек, «одно из самых прозаических пустых существ», добившись желаемого от Евгении Сатиной, теперь домогается и его сестры! Зачем он приезжал в Рязань? И какой черт дернул Александру связаться с ним?

Бумага словно жгла ладони, и боль отзывалась в сердце. Яков хотел тут же разорвать ненавистное письмо, но сдержался и продолжил чтение: «...По многим его действиям я видела, что я ему нравлюсь, может быть, и он будет тебе писать насчет меня... Пожалуйста, напиши мне, что он будет писать, и я поэтому имела надежду, а теперь он уехал в Москву, а оттуда поедет во Францию и в Италию и проездит года полтора, и надежда моя вся кончилась, в будущем письме я опишу тебе мое с ним знакомство и все слова его, что он со мной говорил».

«Ну, хорошо, погоди, сестрица! Меня нисколько не интересует, что там нашептывал тебе этот подлый Кублицкий, но послушай, что я тебе скажу!» - и разгневанный Яков написал Александре такой ответ, что у нее наверняка отпало желание умиляться лживыми обещаниями московского донжуана.

Зимой Полонский получил письмо из Москвы. Добрый друг Игнатий Уманец сообщал Якову о той, с кем он так неловко расстался и о ком нередко вспоминал на далеком юге: «M-lle Укоризна, или Коризна, едет в Воронеж и, кажется, уже уехала... Зачем ты не писал ей через меня, мне было бы приятно доставить письмецо, а ей так же приятно было бы получить его от тебя... Сейчас приехал я от Вельтмана, он шлет тебе низкий поклон».

«Значит, Александр Фомич не забыл своего младшего товарища, значит, не зря он одобрял мои студенческие поэтические опыты», - думал Яков. Однако стихотворения его этой поры полны грустного томления и ощущения одиночества в этом бескрайнем мире:

Вон светит зарево над морем! За скалой
Мелькают полосы румяного тумана –
То месяц огненный, ночной товарищ мой,
Уходит в темные пучины океана
………………………………………………
Один маяк вдали и нет ему затменья,
И дела нет ему до мрачных облаков,
Как будто видит он ночное приближенье
К нему издалека идущих парусов.

Дом Воронцовых в Одессе

Горит - а на меня наводит утомленье
Печальный шум невидимых валов.

Перекликаясь с лермонтовским «Парусом», это стихотворение отражает внутренний мир поэта - угнетенный одиночеством и неясностью туманного будущего.

«Ничего не смею ждать особенно хорошего в моей будущности, - признавался поэт одной знакомой москвичке, - часто она пугает меня; но, сознайтесь, неизвестность имеет какую-то особенную прелесть - весь интерес недочитанного романа, который стал увлекать вас своим волшебным вымыслом».

Гуляя по Приморскому бульвару, Полонский зашел в городскую публичную библиотеку, открытую в 1829 году, и порадовался количеству имевшихся здесь книг. Одесская публичная библиотека была второй в России, а Яков Петрович - первым из русских литераторов, посетивших ее.

В Одессе Полонский познакомился со старшим современником великого Пушкина - князем Шаликовым, писателем и журналистом, автором чувствительных стихотворений и сентиментальных повестей. Петр Иванович Шаликов родился в 1767 году. Выходец из грузинского княжеского рода, он с юных лет поступил на военную службу и вышел в отставку в 1799 году, как раз в год рождения Пушкина. Честолюбивый князь решил посвятить себя литературной деятельности. Уже первые сборники его стихотворений («Плод свободных чувствований», «Цветы граций») даже своими манерными названиями свидетельствовали о приверженности поэта сентиментализму карамзинского типа. Князь Шаликов, пытавшийся подражать лучшим русским писателям, вскоре стал мишенью для насмешек, пародий и эпиграмм.

Как ни странно, этот, по словам Якова Петровича, «дряхлый старичок с мертвенным цветом лица, черными, точно намазанными бровями, с большим армянским носом», и в преклонные годы продолжал писать старомодные мадригалы и преподносил их одесским красавицам. Разумеется, это выглядело не только смешно, но и вызывало жалость к престарелому автору, изливавшему в стихах давным-давно отпылавшие чувства. Послания Шаликова приводили в смущение молодых девушек, и они старались не подавать повода князю для излияния несуществующих чувств. Да и молодой Полонский, наслушавшись сентиментального сюсюканья князя, понял, что ничему настоящему в поэзии он научиться у Шаликова не может, и старался держаться подальше от нового знакомого.