Пароход легко рассекал упругие волны и ходко продвигался вперед. Полонский любовался необъятным морским простором, и душа его была широко распахнута в ожидании перемен.

В Одессе Полонский испытал не то чтобы разочарование, но неудовлетворенность своим поэтическим творчеством. В душу опять поползли сомнения: «А стоит ли мне писать стихи? Может, это не мое призвание? Может, Господом Богом мне предначертано быть художником?»

С парохода он сообщал Гутмансталям в Одессу: «Обещал писать - а как писать? - бумага пляшет, и карандаш пляшет. Где сесть - и того не знаю, сел в каюте - нет никакой возможности... сел на юте - тоже нет никакой возможности - наконец я выбрал завидное местечко - на верхней ступеньке той самой лестницы, что ведет в кают-компанию. Что же писать - налево стенка, внизу ковер и чьи-то ноги в сапогах - направо борт - и море - и вот вам все мои впечатления!»

Через двое суток пароход ошвартовался в Керчи. Полонский снял номер в захудалой гостинице и стал ждать, когда другой пароход отправится до Редут-Кале. Яков Петрович прогуливался у пристани, а в гостинице принялся за новое письмо Гутмансталям. «Разберете ли вы хоть что-нибудь в моем письме? - спрашивал он виновато. - Пренеловко писать - столик такой маленький, стулик такой низенький, перо такое гусиное...»

Парохода пришлось ждать три дня. Наконец, 15 июня, Полонского взял на борт военный пароход «Молодец», который по пути в Редут-Кале должен был заходить в крепости, расположенные вдоль черноморского побережья.

«Я теперь 4-й день опять в море... - сообщал Яков Петрович своим одесским благожелателям. - Ночью мы придем в Сухум-Кале, будем стоять там до 6 утра - потом, если погода будет благоприятствовать, в 2 часа пополудни надеемся быть в Редуте... Теперь мы у берегов Абхазии. Река Бзыба положила предел неприязненным берегам беспрестанно враждующих племен черкесов - я видел их аулы - целые отряды их ездили по берегу - в зрительную трубу можно было даже разглядеть лица их... Сколько историй я здесь наслушался... Там (на пароходе «Дарго». - А.П.) у меня была своя каюта, здесь все каюты заняты офицерами. Там я платил за место деньги - и не спал. Здесь не плачу деньги - сплю на полу и сплю непробудно - могу утонуть и не проснуться. Там я мог курить сигару где хотел, здесь на палубе запрещено - говорят, много пороху...»Письма Полонского, написанные в морском путешествии, напоминаю! путевые заметки географа или этнографа с характеристикой нравов и обычаев народов Кавказа, описанием картин природы.

16 июня пароход подошел к Редут-Кале. «Цвет моря - темно-зеленый превратился в мутно-серый - в полуверсте от берега мы стали на якорь, -сообщал Полонский. - В одну минуту целые десятки баркасов окружили пароход наш. Гребцы были в самых странных, разнообразных костюмах... Смуглые лица их, черные всклокоченные волосы, выбритые лбы, обнаженная грудь, полосатые куртки, босые ноги, чалмы, вязаные шапочки белого цвета - все это представляло... занимательное зрелище. Это были турки, греки, имеретины - владетели баркасов, - они являются всякий раз, когда в заливе покажется судно, чтобы перевозить вещи в город... От порта до Редут-Кале около 2-х верст - нужно было плыть рекой, которая привела нас в город. Когда мы плыли, я любовался бесконечной цепью парусов... Главная улица в Редут-Кале - это река, по сторонам тянутся во всю длину еще две улицы - вот и весь город, если это только город, а не Бог знает что такое. Какие-то клетки! Единственный дом с окнами есть единственный трактир, да еще дом коменданта с казармами, куда велел я причаливать».

Полонский изобразил на бумаге утопающую в зелени реку с тянущейся вдоль берега цепочкой небольших парусных судов, дома горцев вдали, рыбака в башлыке, опускающего парус... «Это река Хопь, - пояснял он, -извольте видеть, она узка, но ужасно-глубока во время разлития... Она с такой быстротой стремится в море, что ворочает камни, изменяет дно и опрокидывает баркасы».

В Редут-Кале Полонский пробыл два дня. Прогуливался вдоль улиц, делал зарисовки колоритных сцен из жизни местного населения, которые впоследствии украсили его «Грузинские очерки». Свои первые впечатления о Грузии и наблюдения за жизнью населяющих ее народов он выразил живописно, с многочисленными подробностями: «В одном месте кучками стоят навьюченные лошади, в другом - собралась толпа, в черкесских шапках, с кинжалами за поясом. Направо из окна... выглядывает турок с седой бородой. Он сидит задравши ноги и курит трубку. Налево из такого же окна высунулся олень и, раздувши ноздри, глядит на улицу. Вот бежит теленок, за теленком имеретин в разорванной куртке... Все лавки полны народу, все курят, дым табаку так и вьется по улице...»

17 июня Полонский и другие попутчики наняли большую лодку и поплыли сначала по каналу, соединявшему реки Хоби и Рион, а затем вверх по Риону.

Погода стояла жаркая, воздух был напитан влагой, и путешественников, особенно в сумерках, нещадно заедали комары, которых здесь водилось великое множество.

Путешествие по Риону продолжалось четверо суток. Лодка продвигалась медленно. Провожатые толкали ее, упираясь в дно и берег длинными шестами. Где это было возможно, лодку тянул за веревку ее хозяин, шедший вдоль берега, как бурлак. «Две ночи ночевали в имеретинских хатах, сообщал Полонский в письме Гутмансталям, - сам в медном чайнике варил себе чай - пополам с тиной. Раз ночевал в лодке». По пути поэт делал зарисовки карандашом, любовался красотами кавказской природы. «Берега Риона, - писал он, - окружены лесами, невозможно описать Вам, как хороши эти леса...»

21 июня прибыли в Кутаис и узнали, что отсюда до Тифлиса надо добираться еще три дня. Именно дня, потому что ночью здесь по горным дорогам не ездили, опасаясь нападения разбойников, большую часть которых составляли беглые солдаты, да коварных речек, через которые и днем-то переправиться составляло немало труда.

Полонский нанял почтовую повозку - бричку, запряженную тройкой резвых коней, и покатил дальше, сидя на чемоданах, туго привязанных веревками.