На Кавказе в Полонском вновь ожила с детства бродившая в сердце любовь к рисованию, и поэт убедился, что Тифлис для живописца - находка, недаром сюда приезжали писать картины русские художники. Старший научный сотрудник Института русской литературы Российской академии наук Н.Н. Фонякова отмечала: «В рисунках Полонского этот город предстает как бы с птичьего полета... Под карандашом его являются и «старые дома», и «лавок ряд», и «сквозные ворота», и «замок над Курою», и отдельные представители пестрой разноплеменной толпы - черкесы, цыгане, осетины, татары, перс в «меховой остроконечной шапке» и старый сазандар, «на лоб надвинувший папах», и женщины, наряд которых так живописен. В кавказский период создание рисунков и литературных произведений шли параллельно, рисунки рождались из живых впечатлений действительности так же естественно, как строчки стихов».

Так родились рисунки «Уголок старого Тифлиса», «Сакля Авлабара», «Караван-сарай в Тифлисе», «Душет», «Гаргаринская станция в Грузии», «Гори», «Кутаис», «Аул в долине» и многие другие.

Рисунки Полонского являлись своеобразными иллюстрациями к его письмам и литературным произведениям, и хотя они были несовершенны в художественном смысле, зато реалистично показывали окружающую действительность, да и мастерство Полонского-художника год от года крепло.

На страницах альбома Полонского рисунки перемежались со стихами. Яков Петрович делал карандашные наброски панорамы Тифлиса и развалин здания восточной архитектуры в Кутаиси, интерьера своей комнаты и горных пейзажей, портретов казака и мальчика-грузина, перса, стоящего на коленях, и своей возлюбленной Софьи Гулгаз...
«Карандаш Полонского, - писала НЛ. Сухова, - торопился запечатлеть то внутренность грузинского дома, то строгую национальную одежду горцев, то цепкую, кустистую растительность, расступавшуюся только перед горной дорогой, то военный лагерь - группу русских солдат, беседующих с горцами, - то бесчисленные крыши Кутаиса, внезапно открывшегося с поворота тропы».

Гаргаринская станция в Грузии. Рисунок Я.П. Полонского.

Рисунки и карандашные наброски башен и дворцов, развалин древних цитаделей и храмов будили в поэте историческую память и способствовали возникновению стихотворений, рисующих картины прошлого Грузии:

В Замке Роз, под зеленою сенью плющей,
В диадеме на троне Тамара сидит.
На мосту слышен топот коней;
Над воротами сторож трубит;
И толпа ей покорных князей
Собирается к ней.

Аул в долине. Рисунок Я.П. Полонского

В Тифлисе Полонский завязал знакомство с жившими в ту пору на Кавказе или бывавшими здесь проездом художниками: приятелем Лермонтова князем Г.Г. Гагариным, А.Е. Бейдеманом, Ф.И. Байковым, Д.И. Гримом, В.Ф. Тиммом.

С петербургским художником Бейдеманом поэта познакомил его старый приятель Николай Ровинский, неожиданно нагрянувший в Тифлис. Ровинский с Бейдеманом путешествовали по Кавказу и решили навестить Якова Петровича. Полонский, добрейшей души человек, радушно принял гостей, предоставил им свою квартиру и, поскольку путешественники поиздержались в пути, отдал им свое месячное жалование - восемьдесят рублей.

Бейдеман нарисовал два портрета Полонского. Вот как описывала один из них НЛ. Сухова: «На одном рисунке молодой человек сидит у стола, подперев рукою лоб и запустив пальцы в волосы. Он задумался. Пламя свечи в высоком подсвечнике выхватывает из сумерек верхнюю часть туловища, несколько книг и рукописи на столе. Густая тень на стене, колеблясь, оттеняет мечтательный наклон головы. Художник, видимо, поймал момент, когда Полонский покорился сладкому плену поэтических фантазий. Ну конечно, лишь на время он потерял веру в свои поэтические способности! Призвание по-прежнему подает голос».

В Тифлисе гости Полонского на некоторое время задержались, но пора было и честь знать.

«Странствующий художник Бейдеман собрался наконец в дорогу и напяливает длинные сапоги... - рассказывал Полонский в письме Данилевскому о своих гостях. - Чудная теплая ночь, - такая ночь, каких, быть может, в декабре и не бывает на севере, придает им нечто вроде бодрости. Дай Бог им достать денег доехать до Питера».

С живописцем и литографом Федором Ильичем Байковым у Якова Петровича завязались дружеские отношения, но однажды произошел неприятный случай, который поколебал репутацию Полонского как незлобивого человека и законопослушного гражданина. Как вспоминал Л.Ф. Пантелеев, кавказский наместник граф Воронцов заказал Байкову «какую-то картину, где сам должен был фигурировать. Картина готова, но Воронцов потребовал, чтобы был перерисован конь, на котором он сидел, - вместо белого ему понадобился вороной. Байков смолчал и взял картину обратно; простояла она у него несколько месяцев, а он и не подумал исполнить желание Воронцова. Но вот является посланный от Воронцова с настоятельным требованием, чтобы картина была немедленно закончена. Байков отвечал - хорошо. Вскоре приходит к нему Яков Петрович. «Ты мне друг?» - спрашивает его Байков. «Конечно, - отвечал Я.П., - разве можно в этом сомневаться». - «Так обещай мне сделать, что я тебя попрошу». Не зная, чего от него хочет Байков, Я.П. начал было упираться. «В таком случае выходит, что ты мне не друг». Кончилось тем, что ЯЛ. дал слово. «Так вот что: возьми ружье и выстрели в эту картину, я ее видеть не могу, а у самого руки не поднимаются». ЯЛ. стал было отговаривать, но Байков стоял на своем и ссылался на слово, данное ЯЛ. Тогда ЯЛ. берет ружье и очень удачно выстреливает в картину. «Теперь вот еще что: пойди к Воронцову и скажи, что все это вышло случайно; ты взял ружье, а оно само у тебя выстрелило». Пошел Я.Л. к Воронцову; тот, выслушав без вины виноватого Я.П., сказал: «Много вы здесь глупостей наделали, но это превосходит все; пора бы вам, Я.П., убираться с Кавказа. Этот случай мне лично подтвердил Я.Л. в 90-х годах».

Бедный Яков Петрович, доверчивый, честный и по-детски наивный! Он готов был страдать из-за глупой прихоти приятелей, но не менял к ним своего доброго отношения. Однако провокационной выходки приятеля-художника, едва ли не стоившей поэту увольнения с должности, он, очевидно, забыть не мог. В 1848 году в газете «Закавказский вестник» было опубликовано стихотворение Полонского «Татарка» с посвящением Ф.И. Байкову. В более поздних публикациях посвящение было снято.

Как-то раз в Тифлис приехал художник Тимм, издававший в Петербурге «Русский художественный листок». Он много путешествовал и всюду, где бывал, делал рисунки для своего издания. Полонский познакомился с художником и, когда тот поведал поэту о своем желании сделать карандашом или пером набросок самой красивой женщины Тифлиса, тот, разумеется, рекомендовал ему в качестве модели Софью Гулгаз. Неизвестно, нарисовал ли Тимм портрет Гулгаз, но до нас дошел карандашный рисунок самого Полонского, изобразившего свою возлюбленную в восточном одеянии. Судя по этому портрету, Гулгаз действительно была яркой красавицей.

Но ко времени приезда Тимма Полонский уже охладел к жарким ласкам красавицы, пугающей своей непостоянностью. В стихотворении «Не жди» он, отдавая должное откипевшим чувствам, как бы гасит огонь, нет-нет да вспыхивающий в груди:

Я не приду к тебе... Не жди меня! Недаром
Едва потухло зарево зари,
Всю ночь зурна звучиг за Авлабаром,
Всю ночь за банями ноют сазандари
.......................................
Не ты ли там стоишь на кровле под чадрою,
В сиянье месячном?! - Не жди меня, не жди!
Ночь слишком хороша, чтоб я провел с тобою
Часы, когда душе простора нет в груди...

Горькое «Не жди!», повторяемое несколько раз, звучит как заклинание поэта, как печальный рефрен, прерывающий музыку двух чувствительных сердец, все никак не могущих расстаться...

Общение с художниками не прошло для поэта бесследно - он всерьез начал задумываться о живописи, внимательно изучать пластику, закономерность пропорций, проблемы освещения. Полонский рисует людей и предметы быта, архитектурные памятники и их детали... И делает вывод: «В основании самых неправильных линий красоты лежит самый строгий математический расчет. В человеческом теле такая же соразмерность, как в лучшем произведении архитектуры».

Успехи Полонского-художника по достоинству оценила Мария Егоровна Гутмансталь, которая сама долгое время занималась живописью: «Спасибо Вам... за прехорошенький рисунок, который я положила в свой альбом и который обрадовал и удивил меня. Какие Вы сделали удивительные успехи! Вы говорите с природной скромностью, что, когда Вы приедете в Одессу, будете брать у меня уроки. Но я Вас уверяю, что, судя по этому образчику, я Вам не только что не посмею давать уроки, но надеюсь на ваши добрые советы».

Получив письмо от Марии Егоровны, Машеньки, Полонский невольно задумался: действительно ли она хвалит его за успехи в рисовании или ее похвалы - лишь дань уважения к нему? Ведь не могла же она не оценить его нежного расположения!