По пути из Тифлиса Полонский заехал в родную Рязань навестить престарелого отца. Петр Григорьевич заметно сдал, да оно и понятно: годы брали свое. При встрече он обнял сына и прослезился:

- Яшенька, дорогой, ну, слава Богу! А я тебя так ждал...

- Ничего, не расстраивайся, все хорошо. Вот я и приехал...

- Да ты проходи, проходи. - И позвал бывшую няню Якова, которая теперь выполняла в доме обязанности и прачки, и кухарки:

- Матрена, накрывай на стол. Видишь - сын мой приехал, Яков.

Неизменная Матрена обрадовалась, увидев своего воспитанника, поглядела на него сочувственно, низко поклонилась и отправилась на кухню.

За обедом отец жаловался на здоровье, обижался, что родственницы его обижают, дети навещают редко. Вот и Яков - уехал невесть куда, короткого письмеца - и то не дождешься...

- Значит, в одиночестве горе мыкаешь? - с едва заметным упреком спросил сына. - Эх, Яков, Яков! Всё ездишь, ездишь по белу свету - от себя ли бежишь, ищешь ли чего, - а жизнь свою все никак наладить не можешь. Жалею я тебя - ведь ты университет закончил, думал, в люди выйдешь, а на вот тебе: ни кола ни двора, да и семьи нет...

Якову было горько и стыдно слушать старческие причитания отца, но в душе он сознавал, что отец прав: четвертый десяток лет разменял, а все еще ничего в жизни не добился, ни завидного служебного положения, ни хотя бы сносного - материального. Стихи? А что стихи? Из образованных людей разве что ленивый стихов не пишет. Да и знают ли их в Рязани, читает ли их просвещенная столичная публика? И будет ли читать? Вот и драма «Дареджана» надежд не оправдала... Ладно, ничего, еще зазвучит золотая арфа души!

Полонский с грустью наблюдал угасающую жизнь отца, да и всего некогда многочисленного семейства. Верная спутница его детства няня Матрена рассказывала о жизни кафтыревского семейства, о провинциальных новостях, но Яков Петрович не раз ловил себя на мысли, что всё это стало для него каким-то далеким, малопонятным и как бы нереальным. Здесь жили словно в ином мире, и поэт хотел, но никак не мог найти приюта своей неспокойной душе.

Жизнь в Рязани текла полусонно и неспешно. Громыхали по пыльной мостовой пролетки, по вечерам вдоль набережной Тру бежа, возле ветшающих соборов, прогуливались провинциальные барышни, тоскуя по неведомому счастью...

Полонский прошелся по Астраханской улице, наиболее шумной и оживленной, прямой стрелой рассекающей город на две части. Сердце учащенно заколотило в грудь, когда он прошел мимо здания гимназии. Оно все так же радовало глаз стройными пропорциями и являло собой украшение улицы. По слухам, положение дел в гимназии год от года менялось к лучшему. Установились тесные административные связи гимназии с Московским университетом, который смотрел на гимназию, как на свой губернский ученый орган.

На центральных улицах Рязани выросли новые каменные строения. Улицы мостились булыжником, появились ухоженные скверы и парки.

Яков Петрович полюбовался на новую соборную колокольню, которая наконец-то была достроена перед Успенским собором и высоко в небо вознесла свой позолоченный шпиль, увенчанный крестом. Строительство колокольни завершилось в 1840 году. «Подраставшее» в течение полувека сооружение достигло высоты 83,2 метра. Полонский подошел к колокольне и, запрокинув голову, посмотрел ввысь Вокруг третьего яруса звонницы виднелись скульптурные изображения трубящих ангелов. Позолоченную иглу, вонзившуюся в небо, венчал крест. Снизу ни за что нельзя было догадаться, что четвертый ярус сооружения - с колоннами, с широкими проемами, - выполнен не из камня, а из металла.

Во втором и третьем ярусах звонницы разместились 23 колокола. Вес самого большого из них, Праздничного, отлитого известным мастером Федором Моториным, достигал 500 пудов (свыше 8 тонн), а язык гиганта весил 24 фунта (266 килограммов).

В проеме четвертого яруса, обращенном к Соборной площади, отсчитывали время часы с боем - подарок мецената Рюмина, на деньги которого и достраивалась колокольня.

Залюбовавшись колокольней, поэт неожиданно для себя ощутил, что его родной город постепенно вырывался из захолустья, обретая зримые черты солидного административного и культурного центра. Явно чувствовалось намерение местных властей перещеголять другие губернские центры, а то и - бери выше! - Первопрестольную...

Однако рязанские обыватели не порывали связи с землей, что и неудивительно: промышленных предприятий было - раз, два - и обчелся, а многие горожане были выходцами из деревень. Зажиточные рязанцы имели сады с «плодовитыми яблоневыми и грушевыми деревьями, красной смородиной и овощными огородами». Пахотных земель было мало, зато просторные заливные луга в пойме Оки давали возможность разводить домашнюю живность: коров, овец, лошадей, гусей, уток. Рязань по-прежнему оставалась купеческим городом. Почти половину его населения составляли мещане.

Яков Петрович, к своему удивлению, почувствовал себя в родном городе чужим - не с кем было пообщаться, некуда пойти. Да и с кем пойти? Друзья-приятели порастерялись в череде лет, подруги сердца не было...

Воспоминания гимназической юности шумной волной накатились в душу Полонского, а потом отхлынули, оставив его в одиночестве на неприветливом берегу зрелости. Только едва различимая изящная фигурка обаятельной, совсем юной девушки тлела, тлела, словно свечка, в потаенных уголках его памяти. Софи, милая Софи, где ты, в каких неземных мирах блуждает чистая душа твоя?..

Яков Петрович не преминул съездить в Ольговский монастырь на могилу матери. Могильный холмик заметно осел и осыпался. Казалось, что он и держится-то лишь потому, что густая трава оплела его своими корнями. Полонский, склонив голову, молча постоял у могилы. Легкий ветер с Оки теребил его волосы, уже тронутые сединой, а в голове шевелились нерадостные мысли. Ах, мама, мама! Слишком рано ушла ты в иные миры и теперь совсем не ведаешь, как нелегко живется твоему любимому сыну

Полонский вышел на берег Оки, оглядел пронизанные солнцем зеленые окрестности, глубоко вздохнул и вдруг почувствовал, что возраст его пока еще не велик, и лучшая часть жизни - впереди.

В Рязани рука Полонского вновь потянулась к карандашу и альбому. Сохранились его рисунки, запечатлевшие виды Ольговского монастыря и приокских окрестностей, портреты спящего отца, молодой кузины, няни Матрены с вязаньем в руках...

Полонский отправил письмо Золотареву, в котором поделился своим тяжелым настроением. Иван Федорович не замедлил откликнуться. «Ты пишешь, что попал в море семейных споров, несогласий и хлопот в твоей семье и удивляешься пошлости, тривиальности, глупому порядку жизни в Рязани», - сочувствовал Золотарев и пытался успокоить товарища.

Яков Петрович и сам понимал, что семейные неурядицы родных способны еще больше растревожить его душу, не находящую приюта, и решил в Рязани не задерживаться. Провинциальный быт, узкий кругозор и мелочные интересы родственников стали ему непонятны и чужды, в свою очередь, родные, в том числе и отец, не понимали его внутреннего мира. Надо было устраивать свою литературную, да и просто человеческую судьбу, а для этого надо было отправляться в столицу. Но душа требовала навестить сначала прежних московских знакомых. Погостив в родном городе несколько дней, Полонский снова отправился в путь.