С Петербургом связана вся дальнейшая жизнь и творчество Полонского. Северная столица принесла ему известность, правда, материальных благ не дала, но Полонский как-то уже свыкся с постоянными уколами судьбы. Известное дело: от судьбы не убежишь, да и бежать-то было некуда.

В город на Неве Яков Петрович на дилижансе, запряженном четверкой лошадей, прибыл 7 июля 1851 года.

По прибытии в северную столицу Яков Петрович бедствовал. «Денег у меня было в кармане рублей 15... - вспоминал он позднее, - но я уже не в первый раз путешествовал на авось». В Петербурге деньги у поэта кончились, и надо было думать, как жить дальше. О возвращении на Кавказ не могло быть и речи - на дальнюю дорогу требовалась немалая сумма. Срок отпуска давно закончился, к тому же на Кавказе сменился наместник: вместо благожелательно расположенного к Полонскому Воронцова на эту должность был назначен князь Барятинский, с которым у Полонского были какие-то сложные отношения, о чем он туманно намекал в своем дневнике: «Что было между мною, мелким чиновником, и этим будущим покорителем Кавказа, здесь, конечно, не место рассказывать». Что имел в виду поэт -осталось загадкой, но путь на Кавказ для него был отрезан. Возможно, свою роль сыграло в этом случае посещение Полонским князя Барятинского в Тифлисе, закончившееся столь плачевно. Возможно, были и какие-то иные «подводные течения». Кто знает?..

Полонский из Петербурга отправил в Тифлис рапорт о продлении отпуска и вскоре получил ответ: отпуск был продлен еще на два месяца. За август и сентябрь ему еще высылали жалованье, но чиновнику канцелярии наместника было непозволительно столь долгое время отсутствовать на службе! Получалось, что Полонский самовольно устранился от служебных обязанностей и возвращаться к ним не намерен. И деньги высылать перестали...

Санкт-Петербург. Набережная реки Мойки

Полонский написал письмо Золотареву, спрашивая совета, как поступить Иван Федорович с ответом не замедлил: «Ты просишь меня о совете, что тебе делать и на что тебе решиться. Я тебе советую оставаться в Петербурге, и даже пожертвовать по крайней мере на некоторое время службою... Потом подумай, во что обойдется тебе дорога сюда, снова обзаведение всем нужным...»

Яков Петрович вспоминал: «Воротиться на Кавказ я не мог - на дорогу не хватало денег, занять было не у кого, и я послал в Тифлис просьбу об отставке - признаюсь, послал не без невольного сожаления».

От должности помощника редактора газеты «Закавказский вестник» Полонский был освобожден лишь 12 апреля 1852 года...

Тифлисский друг поэта Золотарев и в дальнейшем проявлял заботу о поэте. В апреле 1853 года он писал Полонскому в Петербург: «Так как ты пишешь, что в Петербурге желают иметь твои последние, здесь изданные тобою стихотворения, то я постараюсь послать тебе 35 экземпляров... тобою у меня оставленные. Я отправляю их тебе в особом письме».

Иван Федорович распространял в Грузии произведения Полонского, и в одном из писем к поэту спрашивал: «Что же ты не сообщил мне платы подписки на твою «Дареджану»? Да пришли сюда еще экземпляров». Наведываясь по служебным делам в Москву или Петербург, Золотарев привозил с собой тифлисские издания. Разумеется, этот «культурный диалог» стал возможен благодаря Полонскому и его другу.

Как ни дорог был Полонскому Кавказ, он решил осесть в Петербурге навсегда, надеясь зарабатывать на жизнь литературным трудом, однако по-юношески наивный поэт еще не представлял себе, какие трудности ждут его на этом пути.

Прибывший с Кавказа молодой литератор начинает заводить знакомства с известными писателями и издателями. «Я так надеялся на свои силы, что безденежье меня не столь беспокоило, но это на первых порах... -вспоминал «певец грез». - Затем никакие бы силы не спасли меня от голода и холода, если бы не Московский университет. Он, спасибо ему, помог мне (встретить) моих старых сотоварищей... Данилевский познакомил меня с Плетневым, с Катковым, с Ф. Кони и, если не ошибаюсь, отрекомендовал меня Краевскому. С Панаевым и вообще с «Современником» я познакомился сам».

Литературная жизнь в ту пору была довольно сложной. Тридцатилетнее царствование Николая I во всех областях общественной жизни разило мертвечиной бюрократизма, литература задыхалось в тисках чиновничьего произвола. Тысячи и тысячи «важных» бумаг мутной волной захлестнули живое дело. Государь ревностно следил за выходящими из печати книгами, журналами и газетами (вернее, ему доносили о литературных делах ревностные приспешники). Где уж тут было до свободомыслия! Особенно тяжело в затхлой атмосфере николаевщины приходилось поэтам.

В 1840-е годы, после смерти Лермонтова и Кольцова, в русской поэзии наступило некоторое затишье. Поэты и прозаики, сформировавшиеся в эпоху романтизма, оказались как бы «не ко времени». Приближалось время нового литературного поколения.

«Не в добрый час приехал я в нашу столицу, - вспоминал Полонский. -Дело Петрашевского еще свежо было в памяти... Достоевский был на каторге, Шевченко в ссылке, Белинский в могиле». Поэту в столице нужна была дружеская литературная поддержка, но оказать ее было некому. «...Прибывши в Петербург с Кавказа, в начале пятидесятых годов, без всяких средств к жизни, я попал в разгар таких цензурных тисков, что писать о взрослых людях было весьма затруднительно, - сетовал поэт. - Цензура была строга до абсурда, до полнейшего непонимания того значения, которое должна иметь литература, или до явного непризнания в ней какого бы то ни было значения».