Северная столица встретила Полонского неприветливо, но Яков Петрович не забыл о главной цели своей поездки в Петербург и начал хлопотать о разрешении на постановку «Дареджаны».

В кармане Полонского лежало рекомендательное письмо кавказского наместника Воронцова к директору императорских театров Гедеонову. К нему поэт и направился. «Гедеонов принял меня гордо и холодно, -вспоминал поэт, - т.е. не как заезжего гостя, а как подчиненного. Пробежал письмо князя наместника и сказал мне, чтобы я потрудился за ответом обратиться в Третье отделение ...»

Третье отделение, орган политического надзора и тайного сыска, учрежденный после восстания декабристов, карало любое свободомыслие и наводило страх на всякого россиянина. Жандармы в синих мундирах и белых перчатках пользовались дурной славой, и попасть в их руки - значило поставить крест на своей судьбе. Но делать было нечего, и Полонский отправился в Третье отделение. Гедеонов назвал ему фамилию чиновника, к которому следовало обратиться. «Я отнес ему рукопись Дареджаны, -вспоминал Полонский, - он принял ее и обещал мне свое содействие. Через месяц или два это же лицо с необыкновенной ласковостью в глазах и голосе убеждало меня, что драма моя не может быть на сцену допущена - по той простой причине, что она политическая... а историческая она потому, что в ней действуют цари и царицы - хоть и имеретинские 17 столетия - и все-таки невозможные для сценического представления. Лицо (очень приличное, длинноватое, гладко выбритое, с хитрым блеском в серых глазах и с тонкими улыбающимися губами) советовало мне отечески о драме бросить всякое попечение и написать что-нибудь другое, а лучше всего ничего не писать».

Мечты Полонского в одночасье обрушились, словно карточный домик. Ничего не видя перед собой, он шел по Невскому спотыкающейся походкой, а в голове витали горькие мысли. Как же так? Неужели придется отказаться от литературного творчества? Как тогда жить? Может быть, серьезно заняться живописью? А будет ли толк? Настроение было до того черным, судьба казалась до того несправедливой и жестокой, что хотелось, закрыв глаза, броситься в мутные воды Невы или Мойки и освободить мятущуюся душу...

Мало-помалу тяжелые мысли рассеялись, и Полонский выслал драму «Дареджана» в Москву, Михаилу Кублицкому, прося пристроить ее в журнал «Москвитянин». С подобной же просьбой он обратился и к Аполлону Григорьеву. Но проходили недели, а ответа из Первопрестольной все не было, и Полонский окончательно упал духом.

Месяца через два Яков Петрович, пытаясь разузнать о судьбе «Дареджаны», отправил письмо редактору «Москвитянина» Погодину. Тот пообещал драму напечатать.

В апреле 1852 года Полонский отправился в Москву, где как раз в то время «Москвитянин» печатал его драму. Цензура поработала над текстом основательно, даже в заголовке - «Дареджана, царица Имеретинская» -слово «царица» было вычеркнуто. Не дозволялось писать о царях и царицах - и всё тут!

Публикация «Дареджаны» не принесла автору ни известности, ни денег. Критика встретила драму холодно. Журнал «Современник» писал в кратком отзыве, что «...г. Полонский - человек несомненно даровитый, он пишет очень хорошие стихи, которые, между прочим, печатались и в «Современнике», но это еще не значит, что г. Полонский может создать драму».

Обещанного гонорара Полонский не получил и, будучи еще в Москве, отправил Погодину записку следующего содержания: «Письменно я прошу вас о том же, о чем просил вас лично. Вы должны мне девяносто семь руб. 75 копеек; без этих денег не могу я двинуться в Петербург... Приехал бы сам, да дороги извозчики».

Неизвестно, дождался ли поэт обещанных денег, но из неприветливо встретившей его Москвы он снова отправился в Петербург.