В начале 1850-х годов Полонский познакомился с семьей известного в Петербурге архитектора А.И. Штакеншнейдера и стал частым гостем в их доме. Андрей Иванович Штакеншнейдер окончил Академию художеств «своекоштным» учеником - за его обучение платили родители, жившие под Петербургом на мызе Ивановка. Выпускник академии сильно нуждался в деньгах, пока не получил должность архитектора-рисовальщика в Комиссии по возведению Исаакиевского собора. Знаменитый архитектор Опост Монферран обратил внимание на трудолюбивого юношу и помог ему с выгодными заказами. Молодой зодчий строил дворцы, дачи и павильоны в Петербурге и его пригородах для царской семьи и высшей знати. В возрасте тридцати двух лет Штакеншнейдер стал академиком архитектуры и получил чин титулярного советника. Он женился на дочери петербургского чиновника Марии Федоровне Холчинской и на протяжении многих лет жил на съемных квартирах. Наконец, накопив денег, Штакеншнейдер купил старый дом на Миллионной улице и перестроил его по своему проекту. Трехэтажный особняк приобрел величественный вид. В верхних этажах разместилось многочисленное семейство архитектора (к тому времени у Штакеншнейдеров было восемь детей - четверо сыновей и четыре дочери), на первом этаже располагались мастерские Андрея Ивановича и работали его помощники. Перед домом в сторону Мойки кипел зеленью небольшой сад.

Е.А. Штакеншнейдер

А.И. Штакеншнейдер

В доме Штакеншнейдера царила теплая атмосфера, семье архитектора была чужда чопорность великосветских салонов, и Полонский чувствовал себя здесь легко и непринужденно. «У архитектора Штакеншнейдера, -писал один из современников поэта в журнале «Русская старина», - собиралось многочисленное общество самых разнообразных петербургских известностей того времени. Сам хозяин, обладавший большими денежными средствами, кроме своего архитектурного таланта, ничем не выдавался. Длинный, сухой, с большими ушами, сумрачный и молчаливый, он очень напоминал своей фигурой немецкого колониста.

Жена архитектора, Мария Федоровна Штакеншнейдер, женщина бойкая и умная, была очень дружна с мадам Левитовой и соперничала с ней в устройстве своего салона... на Большой Миллионной улице. Старшая дочь, Елена Андреевна, девушка уже немолодая и болезненная, но очень умная, прекрасно образованная и чрезвычайно симпатичная, придавала этим собраниям много теплоты и задушевности».

В Елене Андреевне Полонский сразу почувствовал родственную душу, а она платила поэту неизменной симпатией и уважением. Их отношения со временем переросли в долголетнюю дружбу, и они шутливо называли друг друга «теткой» и «дядей».«Дом наш, - вспоминала Е.А. Штакеншнейдер, - был просторен, роскошен и изящен, как изящно все, что строил мой отец». В доме имелась великолепная помпейская зала, зимний сад, и вообще весь его интерьер поражал изысканностью и непогрешимым вкусом.

Дом на Миллионной улице постепенно стал одним из центров культурной жизни Петербурга. С осени 1854 года у Штакеншнейдеров стали проводиться «субботы», которые посещали известные зодчие Г.А. Боссе, братья Шарлемань, АЛ. Брюллов. «Когда наш дом был готов, - продолжала свои воспоминания старшая дочь архитектора, - т.е. к 20 ноября прошедшего года (имеется в виду 1854 год. - А.П.), дню рождения мамы, был у нас первый вечер... Затем в следующую субботу, и так через субботу, желала мама устроить рисовальные вечера, как у Толстых, т.е. чтобы художники рисовали... Покуда художники рисовали, другие гости пели, играли, декламировали, говорили...» В числе гостей дома были известные писатели и поэты Тургенев, Достоевский, Майков, Григорович, Помяловский, Данилевский, Бенедиктов, Щербина.

Полонский ввел в дом Штакеншнейдеров своего товарища Михаила Михайлова, и тот тоже стал чувствовать себя здесь своим человеком.

С кумиром юношеских лет, Владимиром Григорьевичем Бенедиктовым, Полонский впервые встретился в доме Штакеншнейдеров. «Он казался чистеньким, скромным, даже застенчивым чиновником, - вспоминал Полонский, - глядел несколько исподлобья, говорил мало, улыбался добродушно, и только изредка в глазах его мелькал огонек светлого ума, и только иногда, когда он читал стихи (свои или чужие), голос его, густой и певучий, возвышался и становился неузнаваемым... Лично для меня он не был симпатичен, чувствовалось, что он необщителен, неоткровенен и, быть может, внутренне недоволен собой и что, как улитка в раковину, при посторонних уходит и прячется душа его». Собственно говоря, Полонский и сам с малознакомыми людьми вел себя, как та улитка.

Хозяин дома, Андрей Иванович Штакеншнейдер, высокий, сухощавый, с пышными, свисающими со щек бакенбардами, на вечерах держался сдержанно и с достоинством. Впрочем, хозяину так и подобало себя вести.

Душой вечеров была хозяйка. Не принадлежавшая к чопорному кругу высшей аристократии столицы, Мария Федоровна отличалась искренней добротой и хлебосольным гостеприимством. Ее связывала дружба со многими бывавшими в их доме литераторами. Гончаров подарил ей экземпляр своего романа «Фрегат "Паллада"».

С Полонским Мария Федоровна долгие годы вела переписку. Она, дочь простого чиновника, чувствовала духовную близость с поэтом, выходцем из небогатой дворянской семьи, скромным, мягким по характеру, вечно нуждающимся в средствах.

Но особое расположение к поэту питала дочь Штакеншнейдеров - Елена, которую домашние ласково называли Лелей. Природа не дала ей физического здоровья (девушка была горбуньей), но зато наделила проницательным умом, наблюдательностью, способностью понимать людей и сопереживать им. Леля не могла передвигаться без костылей. Гостей она обычно встречала, сидя в кресле, приветливо улыбалась и протягивала руку для поцелуя.

Полонский неизменно смущался, целуя руки Лели, а ее глаза светились теплотой и дружеским участием. Удивительно тонко Леля чувствовала, чем живет Полонский, проникала в богатый внутренний мир поэта и, словно в книге, читала переживания его души, не знающей покоя.

«Странный человек Полонский, - писала Елена Андреевна в дневнике 23 апреля 1856 года. - Я такого еще никогда не видала да думаю, что и нет другого подобного. Он многим кажется надменным, но мне он надменным не кажется; он просто не от мира сего. Он очень высоко носит свою маленькую голову; это придает ему гордый вид. Он смотрит поверх толпы, потому что выше ее, но и своими духовными очами он смотрит поверх толпы, он поэт. Это не все понимают и не все прощают. Доброты он бесконечной и умен, но странен. И странность его заключается в том, что простых вещей он иногда совсем не понимает или понимает как-то мудрено; а сам, между тем, простой такой по непосредственности сердечной. Растолковать ему что-нибудь не отвлеченное, - отвлеченное он понимает, - а фактическое, это значит самой окончательно сбиться с толку и все перепутать. Он как будто принимает за действительность не то, что видит, а то, что ему мерещится, и наоборот. Он любит все необыкновенное и часто видит его там, где его и нет... Он в самом деле оригинален, самобытен. Часто зовут оригинальными поверхностных чудаков, которые сознательно бьют на оригинальность и рисуются ею; Полонский не таков. Он никогда не рисуется и не играет никакой роли, а всегда является таким, каков он есть. В обществе он мало обращает внимания на других; говорит, с кем ему хочется говорить, а с кем не хочется, на того и не смотрит.

Полонский не терпит лести, но правду, самую нелестную, всегда можно ему сказать. Ему даже можно сказать нелестную неправду, сплесть что-нибудь на него. Он и тут не рассердится, а, напротив того, это займет его, доставив ему даже удовольствие».

Удивительно точная характеристика поэта, рисующая его характер, внутренний мир, привычки! Недаром считается, что по уму, по глубине, по остроте чувств дневникам Елены Андреевны Штакеншнейдер нет равных среди женских дневников того времени.

Полонский, при всей свей бедности, был горд, но щедр, держался независимо, но готов был открыть душу близкому другу. Великосветским щеголям он казался человеком странным: он часто бывал рассеянным или, наоборот, задумчивым, погруженным в свои мысли, не старался понравиться «сильным мира сего», не подражал светским манерам и не блистал остроумием в пустых беседах, хотя ум у него был недюжинным. Скромный поэт чувствовал себя «белой вороной» в домах важных особ, и открывался только тем людям, которые угадывали в нем поэта с чувственным сердцем и легко ранимой душой. Так было в салоне Штакеншнейдеров, где царила доброжелательная атмосфера и Полонский чувствовал себя своим человеком.

Петербург. Дом Штакеншнейдера на Миллионной улице и памятная доска на его фасаде. Современное фото

Елена Андреевна Штакеншнейдер подметила такие черты его характера: «Он способен на отчаянный подвиг, чтобы спасти погибающего, где же замешана любовь - там Полонский как рыба в воде».

Не менее точно Елена Андреевна характеризовала и поэтическое творчество Полонского. В 1855 году она записала в дневнике: «Читала стихотворения Полонского. Поэтов обычно изображают с лирой в руках, а у Полонского в руках не лира, а золотая арфа. Он так чуток, он передает такие для простых смертных неуловимые звуки человеческого сердца и природы, что кажется чем-то нездешним, небывалым; он, кажется, в самом деле имеет дар слышать, как растет трава».

ЛИ. Веселитская (В.Микулич), бывавшая на вечерах у Штакеншнейдеров, писала: «Я поглядывала на Елену Андреевну, на Полонского, на Страхова (Николай Николаевич Страхов - философ, публицист, литературный критик, член-корреспондент Петербургской Академии наук. - АЛ). Всё это были единомышленники, конечно, каждый немножко на свой образец, но всё же единомышленники. Все трое - православные, патриоты, честные, благонамеренные, твердые в своих убеждениях. Достоевский тоже считался их единомышленником, но мне как-то не верилось, что это так».
Полонский стал частым гостем Штакеншнейдеров, которые к нему благоволили. Вот строки из его дневника 1855 года:

«7 декабря. Вчера я опять был у Штакеншнейдер. Вечер был музыкальный.

4 декабря. Вчера, т.е. в субботу, в доме Штакеншнейдера было домашнее представление. Я возил туда моих воспитанников и уехал... часов в 11.

6 декабря. Нынче день моего рожденья. В доме этого никто не знает - я не говорю, боюсь, подумают, что я желаю подарков...

14 декабря. Нынче был у Штакеншнейдер, обедал там.

27 декабря. Вчера был день моего ангела. Вечером приехала ко мне М-ше Штакеншнейдер с дочерьми, графиня Толстая, супруга вице-президента Академии художеств гр. ФЛ. Толстого, с Катенькой и Олей, пришел Потехин, Щербина, Михайлов, Солнцев, Шелгунов... и наконец явился сам Штакеншнейдер за своим семейством».

А вот дневниковые записи Е.А. Штакеншнейдер, тоже относящиеся к 1855 году:

«Среда, 14 сентября. Полонский приходил читать свои рассказы, искаженные в печати цензурой.

Среда, 16 ноября. Читала стихотворения Полонского...

Четверг, 29 декабря. В понедельник была у П-го (Полонского. - АЛ) на именинах; он пригласил Толстых с дочерьми и нас с Машей и Олей... Полонский честен, добр и умен...»

Характерное замечание Леля сделала в дневнике 19 января 1856 года, в четверг: «П-кий (Полонский. -АЛ), как мотылек который летит на огонь, летит тоже туда, где есть любовь, не обжигая себе крыльев, впрочем а так только греясь».

На протяжении долгих лет Елена Андреевна Штакеншнейдер была одним из самых искренних и верных друзей Полонского. Именно ее «дневник и записки» донесли до нас живой внешний облик и тонкий, ранимый внутренний мир поэта. «Полонский - редкой души человек, - писала она, -думаю, что второго такого доброго, чистого, честного и нет».