Как-то раз, когда Кушелевы-Безбородко уже собирались уезжать из Парижа, Полонский вышел прогуляться и встретил на улице одного знакомого из России, с которым виделся в Женеве. Это был некто Зборомирский, разъезжавший по Европе в поисках новых впечатлений. Обрадовавшись поэту, он пригласил его заходить в гости, назвал адрес и объяснил, что снимает комнату на втором этаже дома.

Однако, когда Полонский решил навестить нового знакомого и вошел в подъезд, он встретил Зборомирского в раскрытой двери первого этажа. Оказалось, что здесь живет тоже русский, отставной офицер Шеншин. Полонский еще подумал: «Надо же, какое совпадение, вон Афанасий Фет сколько уж лет добивается получения этой дворянской фамилии, а тут - вот она!»

Сергей Тхоржевский приводит письмо Полонского, в котором поэт рассказал о дальнейших событиях: «Зборомирский позвал меня к Шеншиным, рекомендовал меня, и мы уселись. Минут через десять приехали две девушки». Яков Петрович только взглянул на одну из них - и сердце его как будто провалилось в бездонную пропасть, а потом забилось часто-часто, словно маленький воробышек в ладонях подобравшего его мальчишки. Вот она, - та, которая грезилась в туманных снах и которую он так долго искал! Судьба, сама судьба распорядилась, чтобы поэт именно в этот день пошел в гости к приятелю и случайно попал к Шеншиным. Случайность, обычная случайность - не более того! И вот... По словам самого Полонского, эта девушка произвела на него «невыразимо приятное впечатление. Прежде чем я успел порядком разглядеть ее, - изливал он душу в письме Марии Федоровне, - ее голос - ласковый и приветливый -как-то особенно отозвался во мне, как давно знакомый мне музыкальный мотив, который долго не лез в голову и вдруг пришел на память совершенно неожиданно. Меня удивило, что хозяин, т.е. Шеншин, непременно хотел, чтобы она заговорила с ним по-русски. - Все, что вам угодно, - отвечала она совершенно по-русски и ушла в другие двери к жене его. Меня удивило, что не говорящая по-русски так хорошо произносит русские фразы, - что же она такое? Русская или иностранка? Я спросил об ней. - Это одна из редких девушек, - сказал Шеншин. - Она воспитывалась в Женеве в одном пансионе с моей женою - умная, всеми любимая, кто ее знает, и прекрасная музыкантша, а между тем она дочь здешнего церковного старосты, бывшего когда-то певчим.

В тот же день вечером я зашел к Шеншину - посидеть у него в палисаднике... и совершенно случайно провел с ней целый вечер. Она играла - колокольчики так и звенели под ее пальцами! - такой одушевленной и сильной игры я не ожидал от 18-летней девушки. И как она проста, естественна была весь вечер - ни кокетства, ни жеманства...

Божий голос или голос Мефистофеля в эту минуту шепнул мне: «Вот та, которую ты искал всю свою жизнь, и кроме нее для тебя никого нет на свете».

Этот голос был так силен, и я такой восторженно-радостный явился к Кушелевым на ужин и удивил всех, особенно графиню, своей веселостью. В этот вечер граф и графиня вздумали еще пить со мной на брудершафт, - с тем, чтобы я говорил им ты, - кажется, им хотелось, чтоб веселость моя с помощью шампанского еще усилилась, - но удалось то, чего ни они, ни я сам не ожидали.

Воротившись в свой номер, я схватил перо и написал письмо к Зборомирскому, содержание которого было следующее:

«Спросите, могу ли я искать ее сердца и руки. Неблагородного происхождения для меня не существует. Знать не хочу, есть ли у нее состояние или нет, ибо я сам без состояния и лгать не хочу».

Разбудив коридорного, я велел это письмо отправить на другой день по адресу. Лег спать весьма довольный решимостью, которой во всю мою жизнь в этих случаях недоставало.

На другой день к вечеру получаю ответ.

Зборомирский был уже у ее отца, madame Шеншина была у ее матери. Ей же, дочери, понятно, ничего еще не говорят. Мать желает меня видеть, ибо, не узнавши человека, никогда не решится выдать замуж дочь свою.

Было положено, чтоб им и мне быть в среду у Шеншиных вечером.

Такая быстрота меня самого сильно сконфузила. Мне стало досадно даже, что обратились с вопросом не к ней, как я писал, а к отцу и матери. Туча страшных сомнений и угрызений легла мне на душу, и я написал Зборомирскому.

«Я виноват - первое впечатление, как бы ни было оно сильно, не давало еще мне права свататься. Мне не нужно знать, понравлюсь ли я матери, и если понравлюсь, то от этого еще дочь ее меня не полюбит...»

Зборомирский мне на это пишет (и правду пишет), что я бы должен был об этом подумать прежде; что они, как бедные и простые люди, могут подумать, что над ними тешатся, что он и Шеншин в затруднительном положении - что им делать?

С намерением как можно больше на себя наклеветать... я вышел на свиданье, но тут весь мой план рухнул... В присутствии этого светлого, приветливо кроткого существа совершенно забыл предполагаемую роль...»