Еще когда Полонский был гувернером у сына Смирновой-Россет, он задумал изобразить униженное положение художника в великосветском обществе. Сначала у него мелькнула мысль написать сатирическую комедию, но окончательно его творческая идея воплотилась в поэме «Кузнечик-музыкант».

Припомнив все горести, обиды и унижения, которые ему пришлось пережить, общаясь с людьми из высшего света, поэт решил поведать об этом иносказательно, аллегорически, с юмором. В образе кузнечика-музыканта, способного выражать «живую негу и восторг», он показал себя, поэта-неудачника, не лишенного чудачеств, доброго душой и живущего в согласии с природой:

Не сверчка нахала, что скрипит у печек,
Я пою: герой мой - полевой кузнечик!
Росту небольшого, но продолговатый;
На спине носил он фрак зеленоватый;
Тонконогий, тощий и широколобый...
Был он сущий гений - дар имел особый:
Музыкантом слыл он между насекомых
И концерты слушать приглашал знакомых.

Поэма Полонского при всей внешней простоте многопланова, одна история любви в ней как бы вырастает из другой. Это грустная сказка и о неразделенной любви кузнечика-музыканта к весело порхающей красавице-бабочке, и о лишенной взаимности любви самой бабочки к соловью, оглашающему мир чарующими песнями, и о смерти влюбленной красавицы, погубленной равнодушным к ее прелестям соловьем...

В злоключениях героя поэмы, несчастного кузнечика-музыканта, Полонский, по сути дела, изобразил свои отношения с людьми высшего света, самовлюбленными и равнодушными, которым безразлично творчество замечательного поэта.

Бедненький кузнечик! позабыт твой гений!
Но ты век свой прожил не без приключений.
Помню, ты недаром слыл идеалистом:
Сядешь ты, бывало, в свете серебристом
Месяца, под полог ночи, на соломке,
Ветром сокрушенный.
…………………………………………
Сядешь ты, бывало, и во славу ночи
На своей скрипице пилишь что есть мочи.

Так и поэт, по мысли автора, ведет музыку своей души, невзирая на неодобрительный шепоток толпы.
Впервые «Кузнечик-музыкант» с подзаголовком «Шутка в виде поэмы» увидела свет в третьем выпуске журнала «Русское слово» за 1859 год. В аллегорической форме Полонский изобразил в поэме себя, и читатели заметили это. А приятели иногда стали называть поэта «Кузнечиком-музыкантом» (разумеется, не при личном общении, а заглазно).

«Полонский назвал свою поэму «шуткой», хотя она была произведением весьма серьезным, - отмечала литературовед В.Г. Фридлянд. -Просто поэма искрилась юмором и по форме своей отличалась грацией и изяществом. Своих крылатых героев поэт наделяет человеческими качествами и таким образом воспевает людские добродетели, а с еще большим блеском обличает их пороки. Но тем не менее в поэме главенствует не стихия крыловских басен, а скорее волшебная стихия пушкинских сказок...»

Не случайно Фет писал Полонскому: «Пушкинские сказки постоянно освещены тем волшебным фонарем юмора, которым ты так давно, с первой строки до последней, озарил своего "Кузнечика"».

Как считает известный литературовед Б.М. Эйхенбаум, стиль этой поэмы Полонского сближает ее «с распространенной в те годы животной карикатурой (вроде знаменитых иллюстраций Гранвиля), сопровождавшейся литературным текстом в виде очерка, новеллы, фельетона и проч. Здесь люди изображались в виде животных, но в свойственной людям бытовой обстановке и одежде, в их общественной и домашней среде и т. д. От животных оставались, в сущности, только маски. Так сделано и в "Кузнечике-музыканте"...»

Н.А. Добролюбов отзывался о творчестве Полонского одобрительно и истолковывал фантазию и «сказочный элемент» в его стихотворениях как своеобычную форму романтического протеста против скучной, пошлой, уродливой жизни, которая окружала поэта.

Я.П. Полонский

Титульный лист книги «Кузнечик-музыкант»

Имея в виду поэму «Кузнечик-музыкант», Добролюбов верно заметил, что «сам поэт лучше других понял свои силы и, недовольный окружающей действительностью, выразил свой протест против нее совершенно особенным образом». Добролюбов пришел к выводу: «Он нашел свою, особенную действительность, населил ее своими, особыми существами, придал им мысль и страсти, заставил их волноваться, радоваться и страдать по-человечески... И в этом фантастическом мире находит он успокоение и отраду от житейской пошлости, угнетения и обмана. Лучшим примером того, как г. Полонский одушевляет всю природу, может служить шуточная поэма его о кузнечике-музыканте (которого, в пику всем грамматикам, он называет - кузнечек)... Кузнечик влюбился в бабочку, которая сначала была к нему неравнодушна, но потом влюбилась в соловья и улетела с ним в лес. Соловей сначала поласкал ее, а потом клюнул, - она и упала мертвая. Кузнечик-артист, вместе с одним из своих приятелей, гулякою-кузнечиком, отправился ночью ее отыскивать, разузнал все дело от осы, наконец отыскал и похоронил молодую сильфиду, которую так любил... Как видите, здесь соловей играет роль злодея-обольстителя, и в этом, если хотите, выразилась опять оригинальная натура поэта, полная любви и мирного расположения ко всему живущему. Если угодно, по факту, соловей - губитель и негодяй, угнетатель невинности; но ведь нельзя же ненавидеть соловья за его поступок с бабочкой; нельзя винить и бабочку за ветреность, а можно только жалеть ее. Если хотите прилагать это к человеческому сердцу (а это приложение многие читатели и читательницы непременно сделают), то и в этом шуточном фантастическом рассказе вы можете подметить сердечную боль поэта и грустное недовольство миром, в котором нигде нет счастья...»Разумеется, в образе кузнечика-музыканта Полонский воплотил себя, а вот кого он подразумевал под бабочкой-красавицей, соловьем-обольстителем и кузнечиком-гулякой - можно только догадываться, хотя прототипы персонажей «поэмы в виде шутки» вырисовываются весьма определенно...

«Кузнечик-музыкант» приобрел широкую известность, главы из него заучивали наизусть, декламировали на вечерах. Интересный случай, связанный с этой поэмой, приводит в своих воспоминаниях писатель, историк и коллекционер Евгений Николаевич Опочинин.

«В серенький весенний денек в 1880 году я пришел на свою работу по разборке старого архива графов Шереметевых в их известном дворце, что на Фонтанке, - писал он. - Я только расположился среди бесчисленных связок запыленных бумаг... как услышал чей-то оживленный говор... Любопытство мое было возбуждено -я отворил дверь и заглянул в соседнюю комнату. Но там виднелась только спина удаляющегося графа С.Д. Шереметева. Заглянул в соседнюю анфиладу и увидел у окна мольберт, а перед ним, на одиноком стульчике в совершенно пустой комнате, какого-то человека с кистью и палитрой в руке...

Все бывшие у графа мне уже пригляделись, а этого человека я никогда не видал. С такой мыслью в голове я подошел к художнику. Шаги мои заставили его обернуться ко мне лицом, и я увидел очень пожилого человека с молодыми мечтательными глазами. Большой широкий лоб его, чуть прикрытый прядями редких русых с проседью волос, был очень красив, а все лицо, довольно правильное, но в то же время и обычное и простое, с усами и редковатой бородкой, поразило меня своим привлекательным выражением. Оно, если можно так выразиться, светилось каким-то особенным мечтательным благодушием.

Я остановился около мольберта и поклонился. Неизвестный художник бережно сложил кисть и палитру на подоконник, тяжело оперся на него и с трудом поднялся со стула.

- Полонский, - несколько в нос сказал он, протягивая мне руку и приветливо улыбаясь.

«Да ведь это Яков Петрович Полонский, автор «Кузнечика-музыканта» и многих, многих чудных стихотворений!» - ахнул я про себя и странно смутился... Мне думалось, что я грубо вторгся к поэту, незваный и непрошеный, нарушил его уединение и помешал его работе. Я кое-как, запинаясь, высказал это, прося извинения.

Яков Петрович чрезвычайно удивился и в свою очередь немного смутился.

- Да чем же вы мне помешали? Я просто пишу с натуры деревья в саду. Теперь весна, лес еще не начал одеваться - самое интересное время, а на натуру ездить я не могу: здоровье и ноги не позволяют. - Он выразительно указал в угол, где я тут только заметил пару высоких костылей. Они, эти костыли, объяснили мне поразившую меня сутуловатость, вернее, даже согбенность в высокой фигуре поэта.

- Удивительно, как весна действует на человека, даже на такого старика, как я, - сентенциозно заметил Як. Петр. - Как будто куда-то порываешься, манит тебя, неизвестно зачем, куда-нибудь в лес... Хочется видеть, как бегут, разливаются по лугам ручьи и огромные лужи весенней воды голубеют, отражая небо. И как все это хорошо и красиво! Это я и высказал графу Сергею Дм., а он пригласил меня сюда пописать с деревьев в этом саду...

- Я не знал, что вы художник, - заметил я.

- Вы хотите сказать живописец? Это, если хотите, не необходимая принадлежность поэта. Но художником быть он обязан. Какой и поэт, если он не художник, если не чувствует и не понимает красоты во всем и всюду».

Новые знакомые разговорились, и их беседа продолжалась около часа. Потом Полонский закурил скромную сигару и опять сел к мольберту, а Опочинин разместился поблизости и стал разбирать архив. Историк-архивист время от времени поглядывал на поэта-художника, и порой ему казалось, что он уже давно знает Полонского - настолько близким и знакомым казался ему привлекательный образ «певца грез». Евгений Николаевич стал повторять про себя знакомые и любимые строки из поэмы «Кузнечик-музыкант» и вдруг, сам того не заметив, начал читать их вслух.

«- Что такое? - порывисто обернувшись ко мне, спросил Яков Петр., -продолжал свои воспоминания Опочинин. - Что это вам вздумалось декламировать?

- Да так просто припомнилось.

- А много вы помните из моей поэмы?

- Я помню ее всю от начала до конца, - сказал я без ложной скромности (память у меня в молодости была действительно редкая).

- Не может быть! - удивился Яков Петр. - Я еще никого не встречал, кто бы знал на память всего «Кузнечика-музыканта». Да я и сам не знаю. Вряд ли могу прочесть без книжки хотя бы одну песнь. А вам не трудно будет прочитать мне? - сказал Яков Петр, с легкими искрами юмора в глазах, ясно говорившими: «посмотрим, не врешь ли ты по молодости лет».Я был несколько смущен перспективой читать перед таким автором, как Я.П. Полонский, одно из его лучших произведений, но выхода не было, и я ответил, скрепя сердце:

- С удовольствием! Но простите, если я буду читать просто, как понимаю.

Полонский вместо ответа кивнул головой, и я начал знаменитое шутливое вступление:

Не сверчка-нахала, что скрипит у печек,
Я пою: герой мой - полевой кузнечик.

И я продолжал, делая паузы в тех местах, где этого требовало содержание.

С первых же стихов автор поэмы насторожился и стал внимательно слушать. Он положил палитру и кисть на подоконник и сидел, скрестив руки на груди и откинувшись на неудобном маленьком стуле. Казалось, он прислушивался к чему-то далекому или неведомо куда уходил думой. Время от времени он как бы давал мне знать, что слушает, одобрительно кивая головой.

Так была прочитана вся поэма...

- Удивительно! - заметил Яков Петр., когда я кончил. - Очень, очень благодарю. В первый раз в жизни довелось мне встретить человека с такой памятью.

И поэт наговорил мне немало комплиментов за мое чтение, отметив в нем, как особенность, простоту и отсутствие пафоса».

Растроганный Полонский уже не мог после чтения поэмы заниматься живописью. Он стал собираться домой, оставив в комнате начатый этюд и все атрибуты живописца. Прощаясь с Опочининым, он пригласил нового товарища к себе в гости, чем молодой историк и библиограф не преминул вскоре воспользоваться...