Начав семейную жизнь, Полонский впервые ощутил себя счастливым. Он с женой на правах друзей жил у Штакеншнейдеров. Бушевала весна 1859 года. Яков Петрович с волнением ожидал рождения первенца. Как только установилась теплая погода, семья Штакеншнейдера перебралась на дачу под Гатчиной, а Полонские остались в Петербурге. Елена Андреевна продолжила вести дневник, цитируемый С.С. Тхоржевским, из которого можно почерпнуть множество фактов из жизни Полонского:
«Четверг, 4 июня.
У Полонского родился сегодня утром в пять часов сынок Андрей. Мама уехала к ним, завтра воротится. Назван он Андреем в честь папа, а мама будет его крестной матерью...
Пятница, 5 июня.
Мама вернулась от Полонских. Мать и новорожденный слава Богу, но сам Полонский, бедный новый отец, за несколько часов до рождения сына упал с дрожек и зашиб себе ногу. Ему бы делать холодные компрессы и лежать с протянутой ногой. С того было и начали, но началось и другое. Поглощенный этим другим, в тревоге и страхе Полонский позабыл про свою ногу, и вот она разболелась у него не на шутку».
Действительно, 3 июня 1859 года, в среду, в хлопотах по поводу предстоящего рождения ребенка, Яков Петрович поторопился и, неуклюже спрыгнув с дрожек, упал и сильно расшиб левое колено. Через несколько часов нога стала нестерпимо болеть. Лечили, как могли: прикладывали к ушибленному месту лед, ставили пиявки, мазали колено йодом - ничего не помогало. Поврежденное колено сильно распухло, и Полонский лишился возможности ходить. Мрачные мысли терзали в это время Якова Петровича. «Мне нужно здоровье, чтобы добывать хлеб жене и ребенку. Нужно хлопотать о квартире, искать место и проч. ...и вот я безногий», - записал он в дневнике.
Елена Васильевна ухаживала за мужем, как могла, и делала это безотказно и с большой любовью. Маленький Андрюша тоже доставлял немало хлопот. Юная, хрупкая женщина разрывалась между мужем и сыном, но безропотно несла ниспосланный ей крест.
Е.В. Полонская с сыном Андрюшей. Рисунок Я.П. Полонского. 1860 г.
Лето 1859 года Полонские с маленьким сыном провели на даче у Штакеншнейдеров под Гатчиной. Андрей Иванович Штакеншнейдер был доволен, что Полонские назвали сына в честь него. Об этом периоде жизни «милых журавлей» рассказывает дневник Елены Андреевны Штакеншнейдер, которая, сама будучи прикованной к инвалидной коляске, как никто другой понимала страдания Полонского:
«Среда, 8 июля.
.. .Ему не только не лучше, а хуже (речь идет о Я.П. Полонском. -А.П.). Он уже совсем не может ходить. Но, когда ему надоедает сидеть, он спустится с кресла или с дивана на пол и сидя поползет. Сначала это было всем как-то жутко видеть; теперь привыкли и даже уже не вздрагивают, когда вдруг, неслышно приблизившись, он оказывается возле кого-нибудь и заглядывает в лицо своими добрыми, усталыми глазами, подняв свою исхудалую бородатую голову. Ужасно только жалко смотреть. Прежде я его не очень любила, теперь чувствую к нему что-то такое и, не умея выразить то, что чувствую, зову его дядей. А он это слово подхватывает и зовет меня теткой...
Понедельник, 27 июля.
Как хороша Полонская и как жалок он. И главное, такая молодая, такая красавица - и такая добрая жена и внимательная мать...
13 августа.
Я лучше узнала Полонскую, и меня тронула привязанность этой молодой, цветущей женщины к ее больному мужу. Как же она за ним ухаживает, одевает, моет его, даже моет его ноги, и ласкает и бодрит его, и всегда только говоря ему полушутя: «Tu n'as pas de chance, pauvre Jacques! (He везет тебе, бедный Жак!)».
Яков Петрович мучился, ощущая свою беспомощность, испытывал жгучий стыд перед юной женой. Вот, мнилось ему, подумает моя милая Елена, что вышла замуж за старика-калеку, и уйдет от меня... А я опять остался без службы и без всяких средств... У Штакеншнейдеров оставаться долго неудобно, они и так уже для нас с Еленой много сделали... Как жить дальше? Господи, помоги!
Бессонные ночи казались бесконечными. Стихи не шли. В голове невнятно шевелились тревожные мысли, тяжелые, как камни.
В конце лета Полонский почувствовал некоторое облегчение. «Ноге моей, слава богу, лучше, — записал он 21 сентября 1859 года, - другое горе: никак не могу поладить с М.Ф. (Марией Федоровной Штакен-шнейдер. - А.П.). Мы не должны были сходиться слишком близко - чем мы короче друг с другом, тем менее друг друга понимаем... Пребывание в одном доме заставляет видеть те или другие недостатки... Из десяти слов, мною сказанных, непременно найдется для нее одно, которое бог знает почему и отчего ее обижает. Я не могу этого понять, стараюсь шутить - шутки не понимаются или не принимаются. Делаюсь серьезен -и это не нравится...»
Полонский решил оставить дачу Штакеншнейдеров и снять в Петербурге отдельную квартиру. Друзья позаботились и наняли для семьи Полонского квартиру в доме Гетте, на углу Большой Подьяческой улицы и Екатерининского канала. В конце сентября Полонский прямо с дачи переехал в новую квартиру. Наконец-то у него, бездомного поэта, появилась своя крыша над головой! Впервые - на сороковом году жизни! Квартира не собственная, а снятая внаем, но и это радовало молодоженов. Надоело постоянно жить по чужим углам, ютиться под чужой крышей, выполнять все капризы хозяев, потакать их слабостям... «Наконец я не в чужом доме, а у себя, - сообщил обрадованный поэт своему другу Фету, - это чувство для меня почти совершенно новое».
Хозяйственная Елена быстро навела в квартире порядок. Богатства не было, зато царили чистота и уют. Полонские и подумать не могли, что их семейное счастье будет столь недолгим, и злая судьба в один миг размечет по белу свету все их радости и надежды...
Известно: беда в одиночку не ходит. А тут навалилось все сразу: болезнь, потеря работы, заботы о пропитании семьи...
Яков Петрович решил серьезно заняться лечением ноги. Опытные доктора сделали ему две операции на колене, и после двухмесячного постельного режима он смог, хоть и осторожно, ходить. И все же травма колена оказалась серьезной, и до конца жизни поэт обречен был пользоваться тростью или костылями.
Осенью из Парижа вернулся Кушелев-Безбородко. Узнав о бедственном положении своего бывшего редактора, граф решил ему помочь. Однако, зная характер Полонского, который никогда не согласился бы взять просто так подаренные ему деньги, Кушелев прислал к поэту хитрого Хмельницкого с предложением выплачивать Полонскому до мая будущего года полтораста рублей в месяц с одним условием: печататься только в «Русском слове» и нигде больше. Разумеется, с таким предложением Полонский согласился: ему открывалась возможность публиковать свои произведения в петербургском журнале да еще получать солидный гонорар.