Из Парижа приехала мать Елены, но дочь в живых уже не застала. Полонский был сам не в себе. Говорил, что уедет из Петербурга в какую-нибудь глушь, куда глаза глядят.

Теща поэта оказалось женщиной практичной и решила забрать у Полонского все вещи дочери - дескать, зачем добру пропадать напрасно? Е.А. Штакеншнейдер в эти дни записала в дневнике: «Теперь она собирает все приданое и укладывает и увозит в Париж. Полонский отдает ей все, и она все берет, даже и то, что они сами здесь заводили».

Смятенный, убитый горем поэт отдал теще все вещи Елены, чтобы избавиться от воспоминаний, себе оставил только самое дорогое - маску с покойницы и слепок с ее руки. Но разве от себя, от своей памяти убежишь?

Мать Елены навестила могилу дочери и вернулась в Париж. Она во всех подробностях рассказала мужу об угнетенном состоянии Полонского и его намерении бросить все и скрыться куда-нибудь...
Растроганный Василий Кузьмич Устюжский, желая хоть как-то успокоить несчастного зятя, прислал ему письмо:

«Любезный наш Яков Петрович!
Уважьте последнее наше желание, мы просим вас не оставлять Петербурга, это будет для нас последним утешением, что есть еще у нас один, остался наш родной, после милой нашей дочери Елены...»

Очевидно, благородный и честный Полонский нравился родителям Елены. Василий Кузьмич нет-нет да и посылал ему трогательные письма. Полонский на них отвечал, и опять тесть изливал ему как близкому человеку, свою душу: «...Радуюсь, что еще Бог вас хранит, читая ваше письмо, переводя его моей жене, - она говорит cher homme (милый человек) с сильным вздохом, а я... поверьте мне, читаю ваши письма, слезы льются из глаз, так что жена говорит: что пишет он, а я не отвечаю, покуда не успокоится сердце. И это для нас большое утешение, что вы снисходительны к нам, спасибо вам, милый наш! Еленушка всякий раз к нам писала: «Мата, si tu savais согате Jacques est bon pour moi (Мама, если бы ты знала, как Жак добр ко мне)».

Читая послания из Парижа, Яков Петрович снова вспоминал счастливое время женитьбы и едва мог удержаться от слез.

И.С. Тургенев близко к сердцу принял горе друга и прислал Полонскому из Парижа письмо, полное душевного сочувствия: «Ты не поверишь, как часто и с каким сердечным участием я вспоминал о тебе, как глубоко сочувствовал жестокому горю, тебя поразившему. Оно так велико, что и коснуться до него нельзя никаким утешением, никаким словом: весь вопрос в том, что надобно, однако, жить, пока дышишь; в особенности надо жить тому, которого так любят, как любят тебя все те, которые тебя знают...

Будь уверен, что никто не принимает живейшего участия в твоей судьбе, как я. Будь здоров и не давай жизненной ноше раздавить тебя».

Тургенев переживал потерю жены и сына Полонского, как свои собственные утраты. В письме Анненкову он признавался: «Я не могу вам выразить, как мне жаль и ее и его, - да и вы, вероятно, разделяете мою печаль. Ну отчего бы ей не жить на свете? Ведь следовало бы Полонскому иметь хоть маленькое вознаграждение за неизжитое еще им горе потери сына... Где справедливость?» Тургенев обеспокоенно спрашивал у Павла Васильевича: «Что делает бедный Полонский?», хотя и сам понимал, что нежданное горе сломило его беззащитного друга...

В ноябре 1860 года Тургенев прислал письмо Фету, прося и его поддержать Полонского в тяжелое для поэта время: «Я получил от бедного Полонского очень печальное письмо. Я тотчас ответил ему. Он собирается весной за границу - но я его приглашаю к себе в деревню -и рисую ему картины нашего житья втроем. Как иногда старые тетерева сходятся вместе, так и мы соберемся у Вас в Степановке и будем тоже бормотать, как тетерева. Пожалуйста, Вы, с своей стороны, внушите ему ту же мысль. Бедный, бедный кузнечик-музыкант! Не могу выразить, каким нежным сочувствием и участием наполняется мое сердце, как только я вспомню о нем».

Горе Полонского было столь глубоко, что он не знал, как жить, куда себя деть. Поэт начал даже заниматься спиритизмом, чтобы с его помощью найти «сообщения с тем миром, в котором скрылась его жена».
Надорванный морально, больной (ушибленная нога все не заживала), поэт создает цикл пронзительных стихотворений, посвященный безвременно угасшей жене: «Безумие горя», «Когда б любовь твоя мне спутницей была...», «Последний вздох», «Я читаю книгу песен...» и другие. По накалу чувств, по выразительности, трагической безысходности от потерянной любви с этими стихами Полонского можно сравнить разве что знаменитый «денисьевский» цикл Ф.И. Тютчева.

Вот строки стихотворения «Безумие горя», потрясающие своей щемящей откровенностью, трагической точностью деталей:

Когда, держась за ручку гроба,
Мой друг! в могилу я тебя сопровождал –
Я думал: умерли мы оба –
И как безумный - не рыдал.
И представлялось мне два гроба:
Один был твой - он был уютно мал,
И я его с тупым, бессмысленным вниманьем
В сырую землю опускал;
Другой был мой - он был просторен,
Лазурью, зеленью вокруг меня пестрел,
И солнца диск, к нему прилаженный, как бляха
Роскошно золоченная, горел.

Что это? Снова туманные фантазии поэта? Нет, это, пожалуй, и есть достоверное, даже скрупулезное описание внутреннего состояния человека, потерявшего самое дорогое в жизни. Лирический герой стихотворения (а вернее - сам автор) не в силах вынести свалившегося на него горя и потому готов -

Подняться - вечную мою гробницу изломать -
Как саван сбросить это небо,
На солнце наступить и звезды разметать –
И ринуться по этому кладбищу,
Покрытому обломками светил,
Туда, где ты - где нет воспоминаний,
Прикованных к ничтожеству могил.

По словам Г. Щенникова, «из мучительного душевного пламени рождались стихи Полонского, вошедшие в золотой фонд русской любовной лирики».

Трагический 1860 год остался в душе поэта незаживающим черным пятном, жутким и беспросветным... Даже спустя семнадцать лет поэт в стихотворном послании «И.С. Тургеневу» вспоминал о Елене Устюжской:

Туда, в Париж, где я когда-то
Впервые искренно и свято
Любим был женскою душой...
Туда, где ныне образ твой,
Еще живой, мне свят и дорог...