Петербургская сырая и прохладная погода нередко навевала на Якова Петровича грустные мысли и неприятным образом влияла на здоровье. «Мне нездоровится, - писал он Тургеневу в 1867 году, - да и трудно быть здоровым - уже 22 мая, а еще лед идет по Неве, и холодно - хоть шубу надевай».
В 1862 году в журнале «Время» было опубликовано стихотворение Полонского «Белая ночь»:
Дым потянуло вдаль, повеяло прохладой.
Без тени, без огней, над бледною Невой
Идет ночь белая - лишь купол золотой
Из-за седых дворцов, над круглой колоннадой,
Как мертвеца венец перед лампадой,
Мерцает в высоте холодной и немой.
Скажи, куда идти за счастьем, за отрадой,
Скажи, на что ты зол, товарищ бедный мой?!
Вот - темный монумент вознесся над гранитом...
Иль мысль стесненная твоя
Спасенья ищет в жале ядовитом,
Как эта медная змея
Под медным всадником, прижатая копытом
Его несущего коня...
Это, пожалуй, едва ли не единственное описание Петербурга в стихах Полонского, да и то отнюдь не восторженное (чего только стоят эпитеты - «холодный» и «немой»!). Панорама российской столицы нарисована скупыми красками, словно поэт чувствовал какое-то внутреннее отчуждение от окружающей его жизни. Характерно, что в Петербурге поэт прожил большую часть жизни, а восхищения красотами «северной Пальмиры», блестящей жизнью столичного общества в его произведениях не найти. В этом смысле восприятие Полонским Петербурга сродни художественным образам Достоевского.
Характерно и другое: где бы поэт ни бывал, красоты европейских городов не нашли яркого отражения в его стихах. Его лирика - это, прежде всего, исповедь души благородного, впечатлительного и ранимого человека, и внешний антураж практически не играет здесь никакой роли. Поэт в своих стихотворениях «лепил» собственную душу, как одухотворенный ваятель создает близкий ему образ любимой, и вот этой горячей исповедью души Полонский завоевал признание читателей.
Круг общения поэта постепенно расширялся - после смерти жены Яков Петрович болезненно остро ощущал свое одиночество, тоска разрывала его сердце и, чтобы не сойти с ума от горя, он старался чаще показываться на людях.
В салоне Штакеншнейдеров стали появляться новые люди, в том числе выпущенный из-под ареста бывший студент Лонгин Федорович Пантелеев, член общества «Земля и воля». Впоследствии он написал воспоминания о петербургской литературной жизни той поры, в которых с большой теплотой отзывался о Полонском. Он вспоминал: «На вечерах у Штакеншнейдеров я познакомился с Я.П. Полонским; он с первого же раза стал держать себя как старший товарищ. Одно время я нередко бывал у него, даже сделал в его квартире своего рода склад, когда что-нибудь находил неудобным держать у себя. Раз как-то Я.П. и говорит:
- А послушайте, Пантелеев, что мне достанется, если найдут у меня?
- Если сразу скажете, что получили от меня, то не особенно много, а упретесь, то вам с вашей музой придется перебраться в Сибирь.
- Черт побери, я не хочу ни того, ни другого!
- Так я унесу обратно...
- Нет, я не к тому говорю, а надо, значит, спрятать, чтобы никто не увидал». Позже, в 1865 году, Пантелеев угодил за свою революционную деятельность на каторгу...
Яков Петрович, не разделявший взглядов революционеров-подпольщиков, многим рисковал, храня на своей квартире какие-то их бумаги и документы, но, будучи человеком честным и бескорыстным, отказать в чем-либо друзьям и знакомым не мог...
Кроме гостеприимного дома Штакеншнейдеров, поэт посещал салон мадам Левитовой. Как писал один из современников, «на ее четвергах почти всегда присутствовали несколько приманок для петербургского общества, как, например, знаменитая итальянская актриса Ристори, певица Бозио... Известные наши поэты - Полонский, Майков, Щербина, братья Василий и Николай Курочкины... были постоянными ее посетителями».
В Петербурге Полонский общается с Тургеневым, Некрасовым, Григоровичем, Достоевским, Дружининым, Майковым и другими литераторами, сотрудничает в «Отечественных записках», «Современнике», других изданиях.
Летом 1862 года он побывал в гостях у своего дальнего родственника, поэта Алексея Константиновича Толстого в его имении Пустынька под Петербургом. В народе имение так и называли: Пустынька Подгородная. До владений А.К. Толстого всего и езды-то было - до станции Саблино, второй по счету от столицы, а там приезжающих уже встречал с экипажем неизменный кучер Кирилл. Усадьба располагалась на речушке Тосна, через которую был перекинут деревянный мост. Местные жители именовали его Графским в честь владельца имения. Здесь, «у хлебосольства за столом», бывали в гостях у графа Толстого и другие поэты: Фет, Тютчев...
В мае 1862 года А.К. Толстой приглашал в гости и Тургенева. Свое имение он полушутливо описывал так: «...Рвы, потоки, зелень, комнаты с привидениями, хроники, старая мебель, садовник с необыкновенно крикливым голосом, древнее оружие, простокваша, шахматы, иван-чай... купальня, ландыши, старые, очень подержанные дроги, я, Владимир Жемчужников, сильно стучащие столы, тихое место, Софья Андреевна... два петуха и три курицы, ростбиф, Полонский, распускающаяся сирень, опасный мост, прочный мост, брод, бульон, три английские чернильницы, хорошие сигары... фаянсовый сервиз, экономка Луиза, желающая выйти замуж, свежие яйца... комары, кисея, кофей, слабительные пилюли, природа и пр.». Однако Тургенев приехать в Пустыньку не смог, Полонский же принял приглашение Толстого с радостью. Его можно было понять: летом в строгом и чопорном Петербурге он просто задыхался, а своего имения в деревне или хотя бы загородной дачи у поэта не было...
В погожие летние дни Полонский и Толстой гуляли по окрестностям и подолгу беседовали о путях развития русской литературы. Толстой в ту пору работал над трагедией «Смерть Иоанна Грозного», а Полонский размышлял о своем дальнейшем пути.