Еще до написания и публикации злополучного «Разлада», летом 1863 года, Ф.И. Тютчев, возглавлявший комитет иностранной цензуры, где работал Полонский, пригласил «певца грез» в свое имение Овстуг Орловской губернии. Яков Петрович, не имевший не то что поместья, но и собственного дома в Петербурге, с радостью принял предложение. В Овстуге поэт испытал недолгое и неглубокое увлечение дочерью Тютчева Марией Федоровной, о чем позже признался в письме Софье Сонцевой. С сожалением он писал, что в Овстуге «провел только 10 дней - блаженных по невозмутимой тишине и присутствию одной очень милой особы».
По возвращении в Петербург выяснилось, что в Комитете иностранной цензуры открылась вакансия младшего цензора, и Тютчев, возглавлявший Комитет, решил предоставить это место Полонскому. Он вызвал его в свой кабинет и без обиняков сказал:
- Яков Петрович, у нас в Комитете появилась вакансия младшего цензора. Я решил рекомендовать на эту должность Вас. Что Вы на это скажете?
Яков Петрович замялся и растерянно развел руками:
- Да я, признаться, на это и не рассчитывал...
- Ничего, - успокоил Тютчев. - Я знаю Вас как отменного работника, да и в русской литературе Вы человек далеко не последний... Будете получать солидное жалованье - две с половиной тысячи рублей в год. Думаю, сумеете поправить свои личные дела. Материальное благополучие Вы давно заслужили.
Полонский, удивленный проницательностью Тютчева, смутился и еще больше растерялся:
- Федор Иванович, разрешите мне пару дней подумать.
- Хорошо, думайте, время пока терпит, - уже строже ответил Тютчев и склонился к бумагам, лежащим на массивном столе, давая понять, что разговор окончен.
Полонский поклонился и вышел. Сел за свой рабочий стол и задумался. Надо же - такое лестное предложение! Значит, Тютчев ко мне благоволит... Но быть цензором - это значит вить путы для писателей или «резать» их без ножа. Страшно выглядеть литературным «цербером» в их глазах... С другой стороны, председатель Комитета иностранной цензуры сам поэт выдающийся, а вот служит... Цензорские должности занимают и другие писатели и поэты - Иван Александрович Гончаров, Аполлон Николаевич Майков. Впрочем, кому же еще, кроме литераторов, эти должности и занимать?
Яков Петрович решил посоветоваться с Некрасовым, которому часто приходилось бороться с цензурой и который знал эту «кухню» не понаслышке. «Я пришел к нему в тот день, как открылось это место и мне стали предлагать его, - вспоминал Полонский, - я высказал ему, как я колеблюсь, как тяжело мне быть на таком месте, служенье которому идет вразрез моим убеждениям. Некрасов засмеялся. Он назвал меня Дон-Кихотом, чуть не дураком. - Вам дают место в 2500 рублей жалованья, а вы, бедный человек, будете отказываться - да это просто глупо! Никто вам за это спасибо не скажет - за ваше самоотверженье вас же осмеют».
И все же мучительные сомнения не оставляли Полонского. С.С. Тхоржевский приводит письмо Полонского Софье Сонцевой в Брюссель, в котором поэт делится своими мыслями о российской цензуре: «Вы отчасти угадали причину моего молчания - я не очень здоров и хандрю... Но это вовсе не помешало бы мне написать к Вам. Если бы не было третьей причины. Это причина чисто психологическая. Мне противно было думать, что мое дружеское письмо к вам, прежде чем дойдет до Вас, будет прочитано - черт знает кем. Здесь в Питере все убеждены, что все заграничные письма вскрываются и читаются... Живешь в России - кажется, можно бы привыкнуть ко всему. Ведь взята же вся моя переписка с Михайловым и где она, кто ее изучает? Господь знает... Отчего бы, кажется, не привыкнуть? Так нет! Никак не могу угомонить души своей...»
Действительно, угомонить своей беспокойной души он не мог, да и не хотел. Но надо было жить, надо было выкарабкиваться из незавидного материального положения - годы уже перевалили на пятый десяток. В письме все той же Софье Сонцевой Полонский рассказывал: «Я долго, очень долго колебался - изъявлять согласие, - наконец, решился взять это неприятное для себя прозвище - ради той свободы, которую дает оно. Как секретарь я не могу ни на один день покинуть Петербурга - каждый день может быть бумага, требующая немедленной справки или ответа. Цензор же совершенно волен... Правда, я лишусь казенной квартиры, но зато буду получать 2500 рублей жалованья и смогу кой-что откладывать на случай болезни или дальней дороги».
Действительно, с казенной квартиры пришлось съехать и поселиться в доме у Харламова моста через Екатерининский канал...
Со временем Полонский свыкся со службой, хотя удовлетворения она ему не приносила. Но иных источников доходов у него не было и не предвиделось. «Многие наши писатели служили в цензурном ведомстве, - вспоминал известный юрист и литератор А.Ф. Кони. - Тютчеву, Майкову, Полонскому пришлось служить в цензуре иностранной. Там почти не возникало острых вопросов, и им едва ли приходилось чувствовать глубокий душевный разлад при исполнении своих, столь зависевших от посторонних указаний и настроений, обязанностей».