В 1860-е годы Полонский писал не только стихотворения и поэмы, представляющие собой исторические повествования с лирическими отступлениями, но и прозу.
К повествовательному жанру писатель обращался и ранее (вспомним его рассказы и очерки), теперь же он взялся за прозу со всей серьезностью намерений и проторил в этом направлении собственную творческую тропу.
В 1859 году в Петербурге увидел свет сборник «Рассказы Я.П. Полонского», вызвавший положительный отклик Н.А. Добролюбова. «Замечательно, что даже в рассказах своих г. Полонский не удаляется от того характера, который мы находим господствующим в его стихотворениях, -отмечал критик. - Г-н Полонский рассказывает самые обыденные, даже отчасти водевильные приключения (как, например, в «Квартире в Татарском квартале», где Хлюстин, по незнанию грузинского языка и по ошибке в имени, ведет заочные переговоры вовсе не с той красавицей, в которую влюблен); но в них всегда рисуется перед нами - или какая-нибудь оригинальная личность, или странное явление душевной жизни, или, наконец, придается какая-нибудь таинственность внешней обстановке (здесь критик допустил неточность: фамилия героя рассказа Полонского не Хлюстин, а Хвилькин. - А.П.). Один из рассказов - «Статуя Весны» -особенно близко подходит к характеру стихотворений г. Полонского...
Как Илюша любовался статуею Весны, бывшею у его отца, как он разбил эту статую и что от того произошло в его пылкой фантазии и слабеньком организме, - изображение этого и составляет все содержание рассказа «Статуя Весны». Эксцентричный Илюша обрисован автором с большой любовью, и нельзя не заметить, что подобные характеры находятся в соответствии с постоянным настроением самого поэта. Оттого-то, несмотря на свою странность, рассказ об Илюше нравится нам именно своей задушевностью и теплотою. Более просты, но тоже не без оттенка странности в характере маленького героя, два грациозные рассказа - «Груня» и «Дом в деревне». Рассказы эти помещены были в «Современнике» и, вероятно, не забыты нашими читателями...»
Журнал «Литературная библиотека» в 1867 году в шести номерах опубликовал первую часть романа Полонского «Признания Сергея Чалыгина», а журнал «Русский вестник» два года спустя напечатал его повесть «Женитьба Атуева».
Роман «Признания Сергея Чалыгина» относится к самым значительным произведениям Якова Петровича Полонского. Тургенев в письме к автору романа от 21 ноября (3 декабря) 1869 года назвал его шедевром и закончил свое послание признанием: «Откровенно говоря, эти признания превзошли мои ожидания. Если ты думаешь их окончить, еще такой же томик написать, то я готов издать их на свой счет - и если ты пожелаешь, написать к ним предисловие».
После журнальной публикации роман «Признания Сергея Чалыгина» увидел свет в сборнике Полонского «Снопы» (1871 г.), а в 1886 году вошел в пятый том полного собрания сочинений «певца грез».
Сюжетная линия романа развивается на фоне восстания 14 декабря 1825 года и последующих событий. Все они передаются через детское восприятие главного героя - прием уже испытанный Полонским в своих рассказах. «Чистота детского взгляда, которой проникнуто повествование в романе, придает ему поэтичность и отражает чистоту души самого автора - свойство, единодушно засвидетельствованное всеми современниками Полонского», - отмечает литературовед Э.А. Полоцкая.
Тургенев назвал роман Полонского «замечательным произведением» и утверждал, что «нашей публике не часто предстоит читать вещи, более достойные ее внимания. «Признания» эти... принадлежат к роду литератур, довольно тщательно возделанному у нас в последнее время, а именно -к «воспоминаниям детства». Уступая известным «Воспоминаниям» графа Л.Н. Толстого в изящной отделке деталей, в тонкости психологического анализа, «Признания Чалыгина» едва ли не превосходят их правдивой наивностью и верностью тона - и во всяком случае достойны занять место непосредственно вслед за ними. Интерес рассказа не ослабевает ни на минуту; выведенные личности очерчены немногими, но сильными штрихами (особенно хорош декабрист, друг матери Чалыгина), и самый колорит эпохи (действие происходит около двадцатых годов текущего столетия) схвачен и передан живо и точно. Вполне удалось автору описание известного наводнения 1824 года так, как оно отразилось в семейной жизни: читатель присутствует при внезапном вторжении великого общественного бедствия в замкнутый круг частного быта; каждая подробность дышит правдой. Выражения счастливые, картинные попадаются на каждой странице и с избытком искупают некоторый излишек вводных рассуждений - единственный и в сущности маловажный недостаток произведения г. Полонского».
Н.А. Добролюбов
В личных письмах к автору романа его напечатанную часть одобрили И.А. Гончаров и А.К. Толстой. Но М.Е. Салтыков-Щедрин разразился суровой критикой по поводу нового произведения Полонского. Еще не зная, какие события последуют в романе вслед за опубликованными главами, он со свойственной ему резкостью и безапелляционностью ринулся опровергать мнение Тургенева: «Следуя указаниям г. Тургенева, мы с большим вниманием прочитали все 342 страницы «Признаний Чалыгина» и за всем тем не вынесли из этого чтения ни общего, ни частного впечатления. Есть известная мягкость тона, которая (мы не отрицаем этого) не лишена некоторой привлекательности; есть намек на живой образ в лице матери Чалыгина и, пожалуй, в лице ее чичисбея Кремнева, но все это нимало не выкупает бессвязности и бесхарактерности целого... Какую мысль имел в виду г. Полонский, сочиняя свои «Признания»? Желал ли он представить нам просто картину русского дворянского воспитания, без всякого отношения к тем влияниям, которые имеет это воспитание на образование характера и дальнейшие судьбы этого человека? или, быть может, имел он в предмете проследить эти влияния и в художественном образе воспроизвести их благотворность или зловредность? -На все эти вопросы «Признания» не дают никакого ответа, а потому и критика будет совершенно права, если скажет, что сочинение это лишено живой основы и не вызвано никакою внутреннею потребностью духа. По этой же причине и лица, скученные в этом сочинении, кажутся не имеющими законного места, несмотря на то, что некоторые из них, взятые сами по себе, не лишены привлекательности и даже оригинальности. Нет предвзятой идеи (не в смысле пригибания живых лиц требуем мы предвзятой идеи, а в смысле общих намерений произведения) - нет и животворящего духа. Разрозненность, случайность, вялость - вот характеристические качества произведений, отвергающих так называемую тенденциозность, и не выкупятся эти недостатки никакими подробностями, как бы искусно и ловко они ни были составлены».
Написано было резко и пространно, но путано и туманно - так, словно критик в поисках одному ему ведомого «животворящего духа» и сам не понимал, о чем ведет речь. Где уж там читателям дойти до его мыслей о «пригибании живых лиц», о «предвзятой идее» или о «благотворности или зловредности» дворянского воспитания! В сущности, ничего конкретного о романе Салтыков-Щедрин в рецензии не сказал. Была критика ради критики - и только, но все это злонамеренное умничанье настолько расстроило Полонского, что он долгое время не мог прийти в себя, взяться за перо и заняться литературным творчеством.
Что оставалось делать? Не ввязываться же в литературный скандал, в словесную потасовку! Ведь Салтыков-Щедрин в своем неистовстве явно впадал в крайности, сокрушая признанные в литературе авторитеты. Критик не нашел в романе Полонского четкой общественно-политической позиции (что, в общем-то, верно), но неужели он ожидал, что все русские писатели будут писать в духе революционеров-демократов? Салтыков-Щедрин признавал достойными только те произведения, которые были близки его убеждениям, остальные же - напрочь отвергал.
Исследователь творчества писателя-сатирика С.А. Макашин отмечал: «В своих аналитических разборах и вытекающих из них приговорах (даже так? - АЛ.) Салтыков самобытен, смел, нелицеприятен и резок, нередко до сверхпредела. Он вовсе не считается со сложившейся репутацией авторов и произведений, о которых пишет. О некоторых вещах он высказывает мнения иногда прямо-таки ошеломляющие».
Написать в открытую о декабристском движении Полонский не мог по цензурным соображениям, поэтому он передал эти события через детское восприятие своего героя - Сережи Чалыгина. Мальчику кажется, что подслушанный им разговор декабристов происходил не наяву, а во сне. Этот любимый Полонским прием погружения своих литературных персонажей или своего лирического героя в грезы, мечтания, сны нашел применение и в романе.
Почему Полонский обратился к прошлой эпохе, к истории декабристского движения? Исследователи его творчества полагают, что тут не обошлось без влияния декабриста М.Ф. Орлова, чьи рассказы о событиях 14 декабря 1825 года мог слышать Яков Петрович в студенческие годы. Мог он здесь встречаться и с Александром Раевским, которого считают прототипом одного из персонажей романа - Равинина. Могла что-то поведать Полонскому и А.О. Смирнова-Россет, в доме которой он был гувернером. Известно, что осужденный на каторгу в Сибирь поэт-революционер М.Л. Михайлов встречался там со ссыльным декабристом Д.И. Завалишиным. О воспоминаниях ссыльного «рыцаря свободы» могла знать и поделиться ими с автором романа Л.П. Шелгунова, которая вместе с мужем ездила в Сибирь навестить Михайлова. Мог Полонский читать и «Полярную звезду», издаваемую Герценом и Огаревым за границей, в которой публиковались интересные, не изувеченные цензурой материалы о декабристском движении. Да мало ли еще из каких источников черпал Яков Петрович исторические сведения для своего романа!
Сам он, закончив первую часть романа, предполагал, что «Признания Сергея Чалыгина» будут состоять из четырех частей. Как это уже вошло у него в привычку, писатель предварительно наметил сюжетную канву произведения. Действие романа должно было развиваться следующим образом. В день ареста одного из декабристов—друга матери Сережи Чалыгина, у него пропали все документы. Герой романа стал жертвой политической системы, «человеком ниоткуда». Ему предстояло пройти все крути ада российской бюрократии в борьбе за признание законности своего дворянского происхождения. В письме от 25 ноября (7 декабря) 1869 года Полонский сообщил Тургеневу дальнейший ход действия романа: «Я предполагал написать не менее четырех частей и таким образом до конца проследить за судьбой действующих лиц, выведенных мной в достаточно большом количестве.
Мысль, или, лучше сказать, план романа, объясняется в двух словах.
Юный Чалыгин вдруг оказывается без бумаг и без всяких доказательство на свое законное происхождение. (Друг матери его, взятый под арест, забыл эти бумаги у себя в кармане, и они были отобраны следственной комиссией или жандармами.)
Родные отца Чалыгина пользуются этим - интригуют и расставляют сети, чтобы захватить в свои руки все имение его матери.
Юношу не принимают в университет.
Является подставной, ложный отец, который открывает ему тайну его рождения - тайну вымышленную - и повергает его в совершенное отчаяние (в первой части - это то самое лицо, которое садится в погребальную карету и наблюдает за мальчиком). Является необходимость записаться в податное сословие. Юношу пугают рекрутством, палками, советуют бежать за границу с фальшивым паспортом - и в то же время уговаривают поймать беглеца и засудить его.
Все прежние мечты и надежды - все гибнет, любовь изменяет. Отчаянные замыслы растут в голове, вдруг - письмо из Сибири от друга его матери (представь себе, забыл его фамилию) - извещает его о его документах и наводит его на следы, где их искать.
Тайно от мнимого друга уезжает он в Питер хлопотать - старые встречи и проч.
Десять лет Чалыгин борется с людьми николаевского времени, с бюрократией, с полицией, с своими страстями и, когда достигает признания прав своих, чувствует, что он уже устал для дела, что прошла его молодость, что нечего ожидать.
Что значит в России человек без документов, и как вся жизнь от них зависит - вот что хотел я показать (вспомним, что Салтыков-Щедрин толковал что-то о дворянском воспитании - об этом Полонский и не думал. -А.Л.).И конец должен быть такой же грустный, как начало романа, и заключать в себе грусть николаевского времени.
Вот план романа в немногих словах. Судьба всех других лиц также мною была обдумана - все должно было пройти перед глазами Сережи Чалыгина и задевать за его судьбу и отражаться на его характере».
Над романом Полонский работал около года, и недавно учрежденный журнал «Литературная библиотека» публиковал его, что называется, с колес. Однако, к удивлению Полонского, печатание «Признаний Сергея Чалыгина» было приостановлено - очевидно, издатель журнала Богушевич почувствовал в сочинении писателя мятежный декабристский дух. Яков Петрович решил порвать с реакционным журналом и отправил Богушевичу письмо: «Вы правы - я должен быть или с Вами -и казаться вполне солидарным со всем тем, что высказывали и будут еще высказывать Ваши сотрудники, или удалиться. К сожалению, характер мой мягче моих убеждений... но я поставлен в положение, не допускающее молчания (наиболее свойственного моему характеру)... С Вами я должен разойтись во имя убеждений».
Публикация романа прекратилась, а тут и журнал «Литературная библиотека» закрылся - издатель прогорел... Вообще же Полонскому с публикациями часто не везло, и ему пришлось не раз убедиться в несчастливой судьбе своих произведений и статей о них. «Только что хотели писать что-то обо мне в «Московском обозрении» - журнал лопнул, -сообщал он в письме Тургеневу от 27 декабря 1869 года. - Только что готовили статью о стихах моих в журнале «Время» - журнал запретили. Стал печатать свою поэму «Братья» в «Женском вестнике» - журнал обанкрутился и пал. Только что стал писать роман свой в «Литературной библиотеке» - лопнула». Невезение, да и только! Куда еще предложить свое произведение? Пожалуй, и некуда... И Полонский приостановил работу над романом - до лучших времен.
Сюжет повествования о судьбе Сережи Чалыгина, судя по письму Полонского Тургеневу, обещал быть захватывающим, со многими лихо закрученными интригами и приключениями - под стать романам Александра Дюма, с которым Полонский был знаком лично и, вероятно, читал его произведения, переведенные на русский язык.
К сожалению, роман (впрочем, как и некоторые другие произведения Полонского) остался незаконченным, и нам остается только гадать, столько разговоров и споров вызвал бы он в общественно-литературной жизни того времени. Но чего нет, того нет... После смерти автора роман «Признания Сергея Чалыгина» вновь увидел свет только в 1986 году.
«Полонский не романист» - некогда записала в своем дневнике Е.А. Штакеншнейдер и, по большому счету, она была права - истинным призванием Полонского была поэзия, но понимал ли это он сам?
Зинаида Гиппиус, которой посчастливилось в молодые годы бывать на «пятницах» Полонского, впоследствии в своих мемуарах писала: «Полонский, как я понемногу убеждаюсь, считает себя обиженным, непризнанным... прозаиком.
Он, по пятницам, все чаще усаживает меня около себя, бесконечно рассказывает о себе, о своих литературных успехах... и «неуспехах», потому что, как он жалуется, его «ославили» поэтом и совершенно знать не желают его прозы. Между тем проза - повести, романы - ближе его сердцу, чем стихи, и написал он их немало, пожалуй, не меньше, чем Тургенев.
- Что - стихи! И Тургенев писал стихи. Прескверные, положим.. .Кроме поэмы. Потому я его любил...
Кончались эти разговоры (недолгие, гости отвлекали) тем, что Яков Петрович тяжело подымался со своего обычного места, стуча костылями, ковылял к шкафчику у боковой стены, и вытаскивал неразрезанные экземпляры своих романов и повестей.
- Прочтите, прочтите, - ворчал он, делая на книгах нежные подписи. -Вот, сами судите. А как прочтете - я вам и другие тома дам. И напишите мне, что думаете.
Провожал меня с этими книгами нежно, благодарно - за то, что я буду их читать.
Случалось, что сам потом досылал мне новые тома. У меня долго хранились его письма, длинные, обстоятельные, история каждого романа - и опять негодующие жалобы, что проза его недостаточно оценена».
Где сейчас эти письма - кто ведает? А проза Полонского, действительно, и по сей день недостаточно оценена...