Годы шли, и больная нога Полонского все чаще давала о себе знать. В 1872 году доктора посоветовали ему поехать на средиземноморский курорт Монсуммано, что находился неподалеку от древнего города Триеста, в столь излюбленной средневековыми итальянскими поэтами Тоскане.

Там, в сталактитовой пещере, причудливо располагались озера с теплой соленой водой, испарения которой, как считалось, положительно действовали на организм человека при многих заболеваниях - ревматизме, подагре и других.

Открыли целебные источники случайно. В 1849 году, во время археологических раскопок, был обнаружен вместительный грот с горячим подземным озером. Местная легенда рассказывала, что рабочие, проводившие раскопки, подивились на огромное подземное озеро, подышали теплыми испарениями и помыли в таинственной воде усталые руки и ноги. И тут свершилось чудо: конечности перестали болеть, дыхание заметно улучшилось и появилось ощущение легкости и бодрости во всем теле.

Слухи о чудодейственном подземном озере быстро распространились по всей округе. К горе Монсуммано потянулись жаждущие исцеления больные. Тогда управляющий одного из богатых местных семейств предприимчивый Доменико Джусти решил оборудовать в пещере «комнаты для отдыха и лечения». Вскоре слава о чудодейственном подземном озере распространилась по всей Италии. Говорят, что здесь нашли исцеление народный герой Италии Джузеппе Гарибальди, выдающийся композитор Джузеппе Верди, другие знаменитости. Теперь в Монсуммано решил отправиться русский поэт Полонский.

Яков Петрович написал письмо Тургеневу, в котором предложил ему вместе съездить в Монсуммано. Иван Сергеевич страдал подагрой, и, по мнению Полонского, ему тоже не мешало бы подлечиться.

Тургенев ответил, что в излечение подагры не верит, но Полонскому советовал непременно съездить на курорт. «А так как для этого нужны деньги, - участливо писал он, - то позволь мне, в силу нашей старинной дружбы, предложить тебе на поездку 350 рублей серебром. Надеюсь, что ты так же просто и бесцеремонно их примешь, как я их тебе предлагаю. Меня это не разорит, а, напротив, доставит великое удовольствие помочь больному приятелю».

Отказываться от предложенных денег - значило бы обидеть друга, и Полонский, поблагодарив Тургенева в письме, в конце мая 1873 года отправился на поезде в Вену, а оттуда - в Триест, город-порт на берегу Адриатического моря. Весь путь занял около трех суток.

Курортный городок Монсуммано был блаженно тих и спокоен. Он уютно расположился в долине реки Ньеволе у подножия гор. Яков Петрович снял комнату с террасой и стал ежедневно совершать лечебные процедуры. Поскольку ходить до целебных вод было далеко, он нанимал легкую повозку, которая и доставляла его к знаменитому гроту, тянущемуся вглубь метров на триста. На темном своде играли отблески стеариновых свечей, которыми освещалась пещера. Сверху свисали тяжелые сталактиты, внизу, словно зубы сказочного дракона, теснились сталагмиты... У ног расстилалось чудодейственное озеро Лимбо, питаемое многочисленными минеральными источниками. Грот Джусти выглядел таинственно и сказочно...
За небольшую плату Полонский вместе с другими больными ежедневно спускался в пещеру и дышал влажным и теплым воздухом. Температура воды в озере достигала тридцати градусов и выше. Впечатление было такое, что находишься в хорошо нагретой русской бане. Тело блаженно размягчалось, и казалось, что даже кости чувствуют силу целебных испарений.

После сеанса лечения Полонский так же на коляске отправлялся обедать, а потом подолгу сидел на террасе дома, любуясь причудливой игрой солнца в листьях винограда, густо обвивавшего столбы террасы.
Погода стояла теплая, и Яков Петрович с удовольствием наслаждался тишиной и покоем. Ни о чем не хотелось думать. Мысли витали где-то далеко-далеко. Стихи тоже не шли. Но это не расстраивало поэта. Умудренный жизненным опытом, он знал: всему свое время...

Через шесть дней Полонский почувствовал, что его больная нога стала лучше сгибаться, боль не тревожила по ночам. Отдохнуть бы еще несколько недель - глядишь, и болезнь отступила бы... Но денег у Якова Петровича было в обрез, и он решил тронуться в обратный путь.

В Петербурге Полонский снова вынужден был тянуть лямку цензора. Эта служба тяжело сказывалась на его душевном состоянии. Он считал, что его служба «бесполезна для государства и не нужна для общества». Совестливый поэт признавался: «...Сознанье не может мне не подсказывать, что казна платит мне 2500 рублей за то, что я толку воду... Все, что иностранная печать говорит о России и о русском правительстве, — все это не более как слабое эхо того, что громко, чуть ли не в каждой образованной семье, говорится о России...»
Председатель Комитета иностранной цензуры Тютчев с начала 1873 года тяжело занедужил. Зрение его почти совсем потухло, он уже не мог ни читать, ни писать. Жизнь поэта день за днем угасала, и 15 июля 1873 года он скончался. Полонский был потрясен смертью товарища по службе и собрата по литературному творчеству. Вспомнилось, как несколько лет назад оба они тяжело перенесли потерю любимых женщин, а вот теперь не стало и самого Федора Ивановича...

Три года спустя в газете-журнале «Гражданин», основанном князем В.П. Мещерским, было опубликовано стихотворение Полонского «Памяти Ф.И. Тютчева», в котором слышатся отголоски боев балканских славян против турецкого владычества:

Оттого ль, что в Божьем мире
Красота вечна,
У него в душе витала
Вечная весна;
Освежала зной грозою
И, сквозь капли слез,
В тучах радугой мелькала -
Отраженьем грез!..
…………………………..
Оттого ль, что он в народ свой
Верил - и страдал,
И ему на цепи братьев
Издали казал, -
Чую: дух его то верит,
То страдает вновь,
Ибо льется кровь за братьев,
Льется наша кровь!..

В стихотворении явственно дает о себе знать дух всечеловечности, исключающий национальную вражду, столь свойственный поэзии Тютчева. После смерти поэта Полонский словно смотрел на мир его глазами, чувствовал его чувствами, оттого в стихотворении «Памяти Ф.И. Тютчева» и переплетаются между собой скорбь о друге-поэте и скорбь о гибнущих братьях-славянах...

Новым председателем Комитета иностранной цензуры назначили князя Павла Петровича Вяземского, сына поэта Петра Андреевича Вяземского, и Полонский снова с головой ушел в работу.

Осенью 1873 года он писал Тургеневу в Париж: «Очень рад, искренно, душевно рад, что твое здоровье поправляется и что ты не хандришь, - но тоска бездействия, о которой ты мне пишешь, мне в тебе не нравится, потому что в старости нет ничего убийственнее бездействия». И далее Полонский делает немаловажное признание: «Мне кажется, что тот год, в который я не напишу ни строчки, ни одного стиха не состряпаю, будет последним годом моей жизни».

В сущности, так оно и было: литературным творчеством Полонский занимался постоянно, на протяжении долгих лет жизни. По своей доброте, незлобивости и незлопамятности характера, он не горел желанием вести полемику со своими литературными противниками и недоброжелателями, которые нередко подвергали его язвительной критике, что, безусловно, глубоко обижало ранимого поэта. Но иногда в нем вскипала кровь, и он давал отпор своим обидчикам. В девятом и десятом номерах журнала «Отечественные записки» за 1873 год была опубликована поэма Полонского «Мими», подвергшаяся атаке демократической критики. К примеру, Буренин в своей рецензии назвал поэму «наивным стихоупражнением».

Полонский писал Тургеневу в конце сентября - начале октября 1873 года: «Вчера приятель мой Златковский занес мне фельетоны Буренина (Виктор Петрович Буренин — литератор, публиковавший сатирические стихи, пародии, фельетоны, в основном, в изданиях демократического толка. - А.П.) о моей несчастной Мими и стал читать. Начинается как бы упреками Некрасову за то, что он, дурак, заплатил за нее якобы за стих по червонцу - словом, начинается с сплетен. Я сказал, что дальше слышать ничего не хочу - так и не читал и читать не стану. Знаю, что он меня грязнит, а как и чем грязнит, знать не хочу.

Удивительное дело! Прежде чем что-нибудь решиться напечатать - прочтешь и тому, и другому, и третьему - и когда уже убедишься, что поэма нравится строгим ценителям и судьям, скрепя сердце решишься продать ее. Что же — со всех сторон начинают плевать и языки показывать.

Я желчь Буренина своей поэмой вспенил,
И завоняло так, что страх.
Должно быть, у себя в Ведомостях
Он что-нибудь да набуренил.

Все-таки жаль, что Некрасов напечатал только одну половину, из которой ничего не видно, а главная мысль та, что женщины вроде Мими ни на какие нравственные, глубоко задушевные вопросы отвечать не могут».

Что ж, на фельетон сатирика подобной острой эпиграммой и следовало отвечать - едко и уничижительно! - чтобы другим неповадно было.

Тургенев оценивал «Мими» Полонского следующим образом (письмо от 24 октября (5 ноября) 1873 года: «Я прочел первую половину твоей поэмы в «Отечественных записках». Многое в ней мне понравилось, от нее веет искренностью, а местами - поэзией - но все же мне сдается, что ты в подобных больших произведениях словно не дома, не в своем тоне поешь. Ты по преимуществу лирик с неподдельной, более сказочной, чем фантастической, жилкой; а тут дело в анализе, в характерах, их столкновении и развитии...»

В том же послании Тургенев сообщал: «Милый друг Яков Петрович, твое большое письмо меня порадовало. Из него я могу заключить, что твое итальянское путешествие и лечение все-таки хотя некоторую пользу тебе принесло... А ты работай, пока работается - и не унывай. Если твоя лира не звучит полным звуком - то струны в ней не порваны».

Но польза от лечения больного колена была кратковременной. К тому же Полонского мучила неудовлетворенность собой и состоянием современной литературы. Тютчева не стало. Отношения с Некрасовым стали натянутыми. Стасюлевич был чужд Полонскому по духу. Плещеев где-то запропал, Майков таился от него, Достоевский смотрел исподлобья, как на нигилиста...

Высшее петербургское общество вело свою блестящую жизнь, куда путь поэту-бессребренику был заказан. Все это угнетало Полонского, и он изливал душу в письме Тургеневу: «До такой степени тяжело отзывается на всем существе моем этот страшный мертвенный застой русского общества, с бездушными праздниками наверху и с скрежетом зубов где-то внизу. До такой степени томит меня это умственное и нравственное разложение всего нашего литературного общества, что я - я иногда боюсь с ума сойти. Всю жизнь мою я чужд был какой бы то ни было зависти, всю жизнь радовался чужим успехам, и до сих пор, явись новый талант или кто-нибудь из прежних напиши что-нибудь замечательное, -я возликую, ибо люблю вообще литературу, а свою личность никогда не поставлю выше интересов общего - и что же - я окружен только враждой, враждой и враждой».

Похожим образом оценивал ситуацию в русском обществе и Тургенев, побывавший летом 1874 года в Спасском-Лутовинове. В письме к Петру Лавровичу Лаврову от 23 ноября (5 декабря) 1874 года он признается: «Впечатления, вынесенные мною с родины, не могут быть вкратце высказаны: в общей сложности они недурны - хотя во всех официальных сферах и в литературе утешительного мало. Особенно литература находится в совершенном упадке - всякие живые воды в ней иссякли - это чувствуется всеми». Подобная же мрачноватая мысль более резко звучит в письме Тургенева к Фету от 27 сентября (9 октября) того же года: «...Мне противна гнусная, безвозвратная, филистерская тишина и мертвая проза, которая водворяется повсюду».

Действительно, в 1874 году в русской литературе не появилось ничего достаточно крупного, значительного. Но Тургеневу, живущему во Франции, легко было критиковать родную словесность издалека, как бы со стороны. А каково было писателям, живущим на родине?

Полонский снова решил обратиться в своем творчестве к далеким странам и засел за поэму «Келиот», которую посвятил А.К. Толстому. Сам он писал, поясняя замысел поэмы: «Келиот значит афонский монах, живущий в особенной келье. Действие происходит на одном из греческих островков Архипелага... Если в минуты, когда я бываю внутренне способен на лирические картины, мне ничто не помешает, то «Келиот» выйдет одним из лучших моих произведений по изобилию картин и сильных страстей».В письме Тургеневу от 20 февраля (4 марта) 1874 года Полонский делился своими мыслями по поводу новой поэмы: «... А «Келиот» мой, положа руку на сердце, вещь недюжинная. И по идее нова - и по форме не уступит стихам Некрасова. При чтении он производит сильное впечатление. Но как плыть по течению, когда противные ветры дуют, дуют и дуют».

В поэме шла речь о борьбе греческих повстанцев против господства Турции. Типы монахов, выведенные в ней, были окрашены темными красками, что заведомо затрудняло публикацию.

Надежды Полонского на успех «Келиота» не оправдались. Некрасов печатать поэму в «Отечественных записках» отказался и был по-своему прав: поэма страдала описательностью, многословием и была далека от современности. Выручил Благосветлов, который теперь возглавлял новый журнал «Дело». Первая часть поэмы появилась в десятой книжке журнала за 1874 год, а окончание под заглавием «Старая борьба» увидело свет три года спустя в «Русском вестнике».