В июне 1880 года Полонский вместе с другими петербургскими писателями и учеными принял участие в торжествах по случаю открытия памятника Пушкину в Москве.
«Это открытие было одним из незабвенных событий русской общественной жизни последней четверти прошлого (XIX. - А.П.) столетия, -вспоминал выдающийся русский юрист и общественный деятель Анатолий Федорович Кони. - Тот, кто в нем участвовал, конечно, навсегда сохранил о нем самое светлое воспоминание. После ряда удушливых в нравственном и политическом смысле лет с начала 1880 года стало легче дышать, и общественная мысль и чувство начали принимать хотя и не вполне определенные, но во всяком случае более свободные формы. В затхлой атмосфере застоя, где все начало покрываться ржавчиной отсталости, вдруг пронеслись свежие струи чистого воздуха - и все постепенно стало оживать. Блестящим проявлением такого оживления был и Пушкинский праздник в Москве.
...Управление Николаевской железной дороги объявило об отправлении экстренного удешевленного поезда в Москву и обратно для желающих присутствовать при открытии памятника. К 24 мая на поезд записалась масса народу... После второй отсрочки записавшимися на поезд оказались исключительно ехавшие для участия в открытии памятника. Поэтому поезд, отправившийся из Петербурга 4 июня в четыре часа, носил совершенно своеобразный характер. В его вагонах сошлись очень многие видные представители литературы и искусства и депутаты от различных обществ и учреждений... Хорошему настроению соответствовал прекрасный летний день, сменившийся теплым и ясным лунным вечером. В поезде оказался некто Мюнстер, знавший наизусть почти все стихотворения Пушкина и прекрасно их декламировавший. Когда смерклось, он согласился прочесть некоторые из них... Мюнстер так приподнял общее настроение, что, когда он окончил, на середину вагона выступил Яков Петрович Полонский и прочел свое прелестное стихотворение, предназначенное для будущих празднеств и начинавшееся словами: «Пушкин - это старой няни сказка». За ним последовал Плещеев, тоже со стихотворением ad hoc (к данному случаю - лат.) - и все мы встретили, после этого поэтического всенощного бдения, восходящее солнце растроганные и умиленные».
Сооружение памятника Пушкину было давней мечтой многих русских писателей и историков. Впервые об этом намекнул императору В.А. Жуковский, мечтавший воздвигнуть памятник погибшему поэту в Михайловском, но Николай I эту идею отверг.
О памятнике своему соученику поговаривали и бывшие лицеисты, но дальше разговоров дело не продвинулось. Наконец, в ноябре 1860 года правительство объявило всенародную подписку на памятник Пушкину, но сбор денег шел очень медленно. Тогда за дело взялся академик Я.К. Грот, предложивший организовать из бывших лицеистов Комитет для сооружения памятника Пушкину. Комитет решил, что памятник поэту должен стоять в Москве, и в 1870 году опубликовал во всех газетах воззвание о сборе средств на это благое дело. Вслед за воззванием было объявлено о проведении открытого конкурса на лучший проект памятника, для которого определили место в начале Тверского бульвара, около Страстного монастыря. Согласно постановлению Комитета, каждый человек мог дать на памятник не более пяти копеек. Сделано это было для того, чтобы впоследствии никто не выпячивал своих личных заслуг, а памятник стал поистине народным. И деньги, копеечка за копеечкой, потекли на подписные книжки.
Тем временем на конкурс было представлено пятнадцать проектов памятника, из которых выбрали пять лучших. На заключительном этапе конкурса в 1875 году победил талантливый скульптор Александр Михайлович Опекушин. Работа над памятником Пушкину продолжалась пять лет и обошлась в 86761 рубль 53 копейки. Оставшиеся деньги решили употребить на издание «Дешевой Пушкинской библиотеки» и выплату премии имени Пушкина, учрежденной Академией наук.
Скульптор изготовил гипсовую модель высотой 4,4 метра, затем изваяние отлили в бронзе, изготовили гранитный постамент - такой, что общая высота памятника составила 11 метров. Опекушин заказал в родной Ярославской губернии пелену для монумента, которую изготовили из отборного приволжского льна лучшие ткачи...
«Пушкинские торжества» были организованы Обществом любителей российской словесности, Московским университетом и Московской городской думой. 5 июня состоялось публичное заседание Комитета по сооружению памятника великому поэту.
Все было готово к торжествам. И вот долгожданный день наступил. 6 июня с утра у Страстного монастыря толпилось множество народа. «В день открытия памятника с самого раннего утра не только площадь перед Страстным монастырем, но до половины и прилегающие к ней бульвары, Тверской и Страстной, а также и самая Тверская в ту и другую сторону были битком набиты народом», - вспоминал очевидец тех памятных событий A.M. Сливицкий.
Памятник Пушкину, скрытый от любопытных глаз матерчатым покрывалом, возвышался над площадью. Развевались хоругви трех цветов: белого, красного и синего, — которые держали представители многочисленных депутаций. Когда в Страстном монастыре отзвучала торжественная литургия, лучи солнца прорвались сквозь облачную пелену, словно сам Господь осенил своей дланью великое событие. Из ворот монастыря показалась процессия, и грянули во всю мощь колокола, сливаясь с музыкой духовых оркестров, исполнявших коронационный марш Мендельсона...
Когда колокола и музыка отзвучали, над площадью повисла торжественная тишина. Полонскому показалось, что слышно даже, как с неба льются солнечные лучи...
На помост перед памятником поднялось московское начальство. Городской голова подал знак - пелена, покрывавшая памятник, упала, и взорам собравшихся предстал бронзовый Пушкин с упрямо склоненной кудрявой головой. Было 12 часов 20 минут. Тысячеголосое «ура» прокатилось над площадью, отражаясь эхом от окружающих зданий. В воздух полетели венки из июньских цветов. Грянули оркестры, и хоры запели «Славься...» У многих из присутствующих выступили слезы. Чувствительный Полонский поднес к глазам платок: «Вот оно, свершилось! Народ, да-да, народ увековечил в бронзе великого поэта. Славное событие, ничего не скажешь...»
Пьедестал памятника буквально утопал в цветах и лавровых венках. А когда Тургенев, взобравшись повыше, прикрепил к памятнику свой венок, был дан знак к окончанию торжества. Пелену, покрывавшую памятник, разрезали на мелкие кусочки и, кто успел, бережно упрятали их за пазуху или в карманы, чтобы хранить на память о знаменательном событии и передать детям и внукам своим...
Через час в актовом зале Московского университета, переполненном так, что яблоку было некуда упасть, состоялось торжественное заседание.
Когда собравшиеся увидели Тургенева, зал разразился рукоплесканиями, и великий романист растроганно и признательно склонил седую голову...
Вечером того же дня в зале Благородного собрания состоялся первый из трех концертов в память Пушкина. Как вспоминал А.Ф. Кони, «на устроенной в зале сцене стоял среди тропических растений большой бюст Пушкина, и на нее поочередно выходили представители громких литературных имен, и каждый читал что-либо из Пушкина или о Пушкине».
Участвовал в концерте и Полонский. Он с трудом, опираясь на палку с гуттаперчевым наконечником, поднялся на сцену, распрямился во весь рост и, медлительно размахивая рукой в такт стихам, глуховатым, трубным голосом исторг из груди признательные строки:
Пушкин - это возрожденье
Русской Музы, - воплощенье
Наших трезвых дум и чувств,
Это - незапечатленный
Ключ поэзии, священный
В светлой области искусств.
………………………….
Это - вещего баяна
Струнный говор... свист Руслана...
И русалок голоса...
Это - арфа серафима,
В час, когда душа палима
Жаждой веры в небеса,
Это старой няни сказка,
Это молодости ласка, -
Огонек в степной глуши...
Это - слезы умиленья...
Это - смутное влеченье
Вечно жаждущей души...
Открытие памятника А. С.Пушкину
Яков Петрович перевел дух, обвел взглядом притихший зал и, повысив голос и воздев руку вверх, закончил чтение стихотворения словами:
Поэтический мессия
На Руси он, как Россия, -
Всеобъемлющ и велик...
Ныне мы поэта славим –
И на пьедестале ставим
Прославляющий нас лик...
Убеленный сединами поэт поклонился и сел на свое место. Дружные аплодисменты прокатились по залу...
За торжественным обедом Тургенев попросил Полонского прочитать свое чудное стихотворение о Пушкине. Его шумно поддержали. И Яков Петрович снова прочитал заветные строки, уже читанные им на утреннем заседании Общества любителей российской словесности. «Полонский читал медленно, нараспев, и эта манера чтения чрезвычайно шла как к нему самому, так и к вдохновенному гимну в честь Пушкина...» вспоминал писатель, автор многократно переиздававшихся книг для детей A.M. Сливицкий.
На следующий день на торжественном заседании Общества любителей российской словесности в том же зале Дворянского собрания Тургенев произнес речь, в которой подчеркивал: «Пушкин был первым русским художником-поэтом. Художество, принимая это слово в том обширном смысле, который в его область и поэзию, - художество как воспроизведение, воплощение идеалов, лежащих в основе народной жизни и определяющих его духовную и нравственную физиономию, - составляет одно из коренных свойств человека».
Как бы отвечая на возникавшие в то время вопросы о национальной принадлежности поэта и о народности его языка, Иван Сергеевич с особой силой произнес вещие слова: «...Нет сомнения, что он создал наш поэтический, наш литературный язык и что нам и нашим потомкам остается только идти по пути, проложенному его гением... Мы... - разносилось по всему залу, - находим в языке, созданном Пушкиным, все условия живучести: русское творчество и русская восприимчивость стройно слились в этом великолепном языке, и Пушкин сам был великолепный русский художник».
По залу прокатился едва слышимый шум одобрительных голосов. Литераторы и ученые согласно закивали головами. А воодушевленный Тургенев окрепшим голосом продолжил: «Именно: русский! Самая сущность, все свойства его поэзии совпадают со свойствами, сущностью нашего народа. Не говоря уже о мужественной прелести, силе и ясности его языка эта прямодушная правда, отсутствие лжи и фразы, простота, эта откровенность и честность ощущений - все эти хорошие черты хороших русских людей поражают в творениях Пушкина не одних нас, его соотечественников, но и тех из иноземцев, которым он стал доступен».
Полонский слушал речь друга с затаенным дыханием и в душе соглашался с каждым произнесенным им словом.
«Как бы то ни было, заслуги Пушкина перед Россией велики и достойны народной признательности... - заканчивая свою речь, усилил голос изрядно подуставший Тургенев, и Полонский еще сильнее напряг чуткий слух, когда до него долетели заключительные тургеневские слова: - Будем также надеяться, что в недалеком времени даже сыновьям нашего простого народа, который теперь не читает нашего поэта, станет понятно, что значит это имя: Пушкин! - и что они повторят уже сознательно то, что нам довелось недавно слышать из бессознательно лепечущих уст: "Это памятник - учителю!"».
Гул голосов и аплодисменты долго не смолкали. Полонский протиснулся к разрумянившемуся от волнения Тургеневу и крепко пожал ему руку...
На обратном пути в Петербург Полонский подолгу стоял у окна и смотрел на проплывающие мимо цветущие луга, поля и зеленые перелески. Поезд отстукивал по рельсам извечную дорожную музыку. Верстовые столбы пролетали за окном, словно годы жизни. Постепенно небо меркло, и дневной свет уступал место огненно-багровым краскам июньского заката...
Большой резонанс вызвала в дни «Пушкинских торжеств» и речь Достоевского, хотя сам Федор Михайлович такого успеха не ожидал.
Полонский с восторгом слушал речь Достоевского и 8 июня написал поэтический экспромт:
Федору Михайловичу Достоевскому
Смятенный я тебе внимал,
И плакал мой восторг, и весь я трепетал,
Когда ты праздник наш венчал
Своею речью величавой,
И нам сиял народной славой
Тобою вызванный из мрака идеал,
Когда ты ключ любви Христовой превращал
В ключ вдохновляющей свободы.
...............................................................
Закончить стихотворение Полонский не успел и сделал к посланию пояснительную приписку: «Написал что написалось - пришли и помешали досказаться».
Достоевский в последние годы тяжело болел, и 28 января 1881 года писателя не стало. «Когда торжественно хоронили Ф.М. Достоевского, -вспоминал Полонский, - когда целый лес сопровождал фоб его и народ запружал все улицы, один бедный молодой человек, забитый нуждой и обстоятельствами, проходя мимо, повернул ко мне бледное, но уже сияющее лицо и сказал: "Ну, теперь я вижу, что жить еще стоит"».
Полонский тяжело переживал потерю товарища, поддерживавшего его и публиковавшего в своих журналах. Горько было, что друзья-писатели - один за другим - уходят в вечность. Оставалось только надеяться, что их произведениям суждена долгая жизнь. А в том, что великие писатели живут вечно, Яков Петрович уже убедился воочию.