В феврале 1881 года Тургенев сообщил Полонскому о намерении летом приехать в свое родовое имение Спасское-Лутовиново, что в Орловской губернии. Великий романист писал: «...Я велел отделать заново свой дом в деревне - во 1-х, потому, что в нем нельзя было уже жить, а во 2-х, потому, что я намерен был пригласить тебя вместе с семейством твоим, провести там целое лето, так как помещений у меня за глаза! И ныне повторяю я это приглашение... Если ты не можешь по службе отлучиться - то пусть твоя жена с детьми приедет; воздух там отличный, сад огромный, сообщение самое удобное! Впрочем, мы обо всем этом поговорим в Петербурге - но уже отныне я считаю тебя и твоих своими гостями...

В Петербурге я пробуду недели три, четыре - и к Николину дню -9-го мая - полагаю быть в деревне. Вместе мы все тогда и отправимся».

Еще ранее Тургенев откровенничал в письме Полонскому: «Чтобы писать - особенно теперь - надо жить в России, жить я там постоянно не могу; ergo: писать не следует. А что теперь слышатся голоса, которые об этом якобы сожалеют - это тоже ничего не значит...»

Тесная дружба связывала Полонского с Тургеневым всю жизнь, хоть они и виделись нечасто.

Еще в студенческие годы Полонский писал своему товарищу Николаю Орлову, поступившему после окончания университета на военную службу: «Тебе всегда было досадно, зачем не разделяют с тобой твоих верований, твоих убеждений, - не правда ли? Например, Тургенев Иван и ты. Вот столкнулись и отскочили друг от друга - отчего? Оттого, что ты думаешь так, а не иначе. Ты дружбу понимаешь так легко, что протянул руку да сказал: будем друзьями - вот и друзья, а он дружбу понимает иначе. Вот почему вы не сошлись, как бы должно ожидать по началу вашего знакомства».

Яков Петрович с нетерпением стал ждать приезда друга.

И тут, как гром среди ясного неба, 1 марта ударило известие об убийстве императора Александра II. Когда венценосец проезжал по набережной Екатерининского канала, террористы бросили в его карету бомбу.
Яков Петрович помнил государя девятнадцатилетним юношей, когда он, будучи еще наследником престола, в сопровождении своего воспитателя В.А. Жуковского приезжал в Рязань.

Потрясенный гибелью царя, поэт, яростный противник любого насилия, взялся за перо и написал стихотворение «И думали враги России...» Озаглавил его красноречиво: «1 марта 1881 г.» - и отправил обер-прокурору правительствующего Синода К.П. Победоносцеву. В стихотворении автор выражал надежду, что «прогресса постепенным ходом пойдет Россия...»

Я.П. Полонский

К.П. Победоносцев

С Константином Петровичем поэт был знаком давно: еще в годы учебы Полонского в Москве они встречались у Николая Ровинского, «в старом доме у Успения на Могильцах, в компании с давно ушедшим Кублицким», как вспоминал Победоносцев. «Дружеских отношений не завязалось, знакомство осталось шапочным, - писал биограф поэта С.С. Тхоржевский. - Много лет не видались. Когда встретились в Петербурге, Победоносцев был уже высокопоставленным чиновником и, вместе с тем, оказался почитателем лирических стихотворений Полонского и Фета. С прошлого года он вознесся высоко, но Полонский предполагал, что с государственным деятелем, не лишенным понимания поэзии, можно будет найти общий язык».

В ответном письме Полонскому Победоносцев писал: «Благодарю, любезнейший Яков Петрович. Ваши стихи были бы хороши, когда бы вы не отравили их сами пошлым словечком прогресс. От этой-то фальши все и беды наши. Это мне больно, что у вас такие слова попадаются».

Расстроенный Яков Петрович спрятал стихотворение в стол...

1 мая в Петербург приехал Тургенев и остановился в меблированных комнатах на углу Невского проспекта и Малой Морской улицы. Обрадованный Полонский встретился с «парижским отшельником» и предвкушал совместные визиты к петербургским писателям и издателям и уже скорую поездку в Спасское-Лутовиново.

Каково же было удивление Якова Петровича, когда на следующий же день он получил письмо от Победоносцева:

«Любезнейший Яков Петрович!
Вижу по газетам, что Тургенев здесь. Некстати он появился. Вы дружны с ним: что бы вот по дружбе посоветовать ему не оставаться долго ни здесь, ни в Москве, а ехать скорее в деревню. Здесь он попадет в компанию «Порядка», ему закружат голову - и Бог знает, до чего он доведет себя. Я применил бы к нему теперь, от лица всех простых и честных людей, слова цыган к Алеко: «Оставь нас, гордый человек».
Душевно преданный К. Победоносцев.
Прошу вас оставить это письмо совершенно между нами».

Понятное дело: после убийства императора власти забеспокоились, как бы чего не вышло - вон Стасюлевич что в своем «Порядке» публикует! Очевидно, опасались, что Тургенев, наделавший в России шуму своим романом «Отцы и дети», станет знаменем молодых нигилистов, а от них только и жди, что бомбы или пули...

Что оставалось предпринять Полонскому? Он понимал, что его хотят сделать послушной игрушкой в руках сильных мира сего, но участвовать в политических играх у него не было никакого желания. В тот же день Яков Петрович написал Победоносцеву ответ:

«Ваше высокопревосходительство, многоуважаемый Константин Петрович!
...Записку Вашу я никому не покажу; но могу ли посоветовать Тургеневу уехать как можно скорей, не поразив его и не возбудив в нем разного рода подозрений.
В Петербурге Тургенев не предполагает остаться более одной недели.
В Москве намерен пробыть один день и тотчас ехать в деревню.
.. .Вы опасаетесь, что кружок «Порядка» может вскружить ему голову, -но что значит «Порядок» перед массою французских газет и журналов, которые он читал и читает! Каким наивным и бессодержательным покажется ему любой русский журнал. Да и не одному Тургеневу... Ведь то, что теперь пишется и печатается в русских газетах, не составляет и сотой доли того, что слышишь в каждом доме, в каждой семье! И вот мое горькое убеждение: чем строже цензура, тем нецензурнее разговоры».

Полонский признавался, что сам он «чего-чего не читал в качестве цензора, но, слава Богу, не сделался ни атеистом, ни социалистом, ни изменником».

Цензор Комитета иностранной цензуры знал, что писал - он давал Победоносцеву понять, что подставлять ногу Тургеневу не собирается, перестраховываться перед цензурой - тоже. А вы, мол, Константин Петрович, сами смекайте...

Позднее Полонский сочинил на Победоносцева колкую эпиграмму:

Человек он идеальный,
Духом агнец он пасхальный,
Сердцем факел погребальный,
Труженик многострадальный.

В философии - недальний,
Для обжорства и для спальной
Человек давно не годный,
Словом, Господу угодный,
Для России же - фатальный.

Яков Петрович не любил колкостей в стихах, но при случае мог «отшлепать» противника или недоброжелателя едким словом. Как поэт-сатирик Полонский проявил себя и в эпиграмме, адресованной, как полагают, князю Владимиру Петровичу Мещерскому, реакционному литератору и журналисту:

Князек, ханжа и аферист,
Погрязший в узком эгоизме,
Бездушный сплетник, журналист,
Галантерейный романист,
Пошляк в своем патриотизме!
Когда он плавно говорит
О том, что вера в нас погасла,
От липких фраз его тошнит,
Как от касторового масла.

Поскольку в черновом автографе эпиграммы, обнаруженном С.С. Тхоржевским, была зачеркнута строка «Иль «Русь» Аксакова бранит...», литературоведы считают, что эпиграмма написана между 1881 и 1886 годами, когда издавалась газета И.С. Аксакова «Русь»...

...Полонский написал Победоносцеву чистую правду: Тургенев действительно задерживаться в Петербурге не собирался. Однако неожиданный приступ подагры надолго уложил романиста в постель, и выехать в Спасское-Лутовиново он смог только в конце мая. Полонский виделся с Тургеневым почти ежедневно, и вместе они рассуждали о том, как спасские крестьяне встретят своего барина. Тургеневу после убийства Александра II почему-то в голову пришла фантазия, что его мужики взбунтуются. Иван Сергеевич переживал: убийство царя не только обернулось кровью самих революционеров, но привело к поражению народовольческого, да и либерального движения. Восторжествовал фанатизм, которого Тургенев, как и Полонский, более всего опасался. «Да, несчастная страна - наша родина, - сетовал великий романист в письме Анненкову. -А вот еще если и против нового царя вздумают делать попытки - тогда уж точно - завязамши глаза, да беги на край света - пока мужицкая петля не затянула твоей цивилизованной глотки».

- А в деревне-то чего бояться? - спрашивали Тургенева.

- Как чего? - удивлялся писатель. - И там, я думаю, тоже сумятица и смута в головах.

Полонский в своих воспоминаниях рассказывал о Тургеневе: «Я помню, как в одно прекрасное утро он, посмеиваясь, передал воображаемую им сцену, какая будто бы ожидает нас у него в деревне: будем мы, говорил он, сидеть поутру на балконе и преспокойно пить чай, и вдруг увидим, что к балкону от церкви приближается толпа Спасских мужичков, все, по обыкновению, снимают шапки, кланяются и на вопрос: ну, братцы, чего вам нужно?

- Уж ты на нас не прогневайся, батюшка, не посетуй, — отвечают. -Барин ты добрый, и оченно мы тобой довольны, а все-таки, хошь не хошь, а приходится тебя, да уж кстати вот и его (указывая на меня) повесить.
-Как?!

- Да так уж, указ такой вышел, батюшка! А мы уж и веревочку припасли... Да ты помолись... Что ж! Мы ведь не злодеи какие-нибудь... тоже, чай, люди-человеки... можем и повременить маленько...»

По воспоминаниям современников, Тургенев изображал придуманную им сцену разговора крестьян с барином в лицах, словно на сцене, -видно, и впрямь она виделась писателю очень отчетливо.