Мечтая приехать в Спасское-Лутовиново, Тургенев писал: «То-то мне будет приятно... Егорьев день, соловьи, запах соломы и березовых почек, солнце и лужи по дорогам - вот чего жаждет моя душа!»
24 мая Тургенев оставил Петербург и отправился к «родительскому ковчегу». Время было самое благодатное. По всей среднерусской полосе хозяйничала весна. Казалось, родина специально приготовила свежее зеленое убранство к приезду «парижского отшельника».

Спасское-Лутовиново встретило Тургенева птичьим многоголосьем, буйством желтой акации и сирени, пахучим сумраком липовых аллей в усадебном парке, которые, перекрещиваясь, образовывали римскую
цифру XIX, символизирующую начало девятнадцатого столетия, время закладки парка.

Спасское. Крестьяне у входа в усадьбу. 1883 г.

Молодой дуб - достопримечательность Спасского - все также мощно держался корнями за орловскую землю, а в его узловатых ветвях словно переплетались минувшие годы...

«Когда я подъезжаю к Спасскому, - признавался Тургенев, - меня в каждый приезд охватывает странное волнение, да и не мудрено, я провел здесь лучшие годы своей жизни».

Просторный усадебный дом, деревянный, выкрашенный в лиловый цвет, встретил хозяина поскрипыванием половиц и прохладой не успевших прогреться комнат.

«Красивый усадебный дом Ивана Сергеевича был почти весь заново отделан (полы были выкрашены, стены оклеены новыми обоями), - вспоминал Полонский. - Комнат в доме было 13 внизу и две на антресолях, балкон один наверху и две крытые террасы внизу, ступеньками в сад на юго-восток и юго-запад. Дом стоял на месте прежнего флигеля или ткацкой, где когда-то ткали ковры, холсты и домашние сукна (ткачей и ткачих, значит, было немало). Когда-то флигель этот составлял как бы крыло старого господского, тоже деревянного дома и соединен был с ним каменной и доныне уцелевшей полукруглой галереей; другой такой же флигель, где, по преданию, жили крепостные музыканты, сгорел вместе с домом, в котором было до 40 комнат и зало в два света с хорами. Всех углов и переходов в этом родительском ковчеге не знал и сам дите-Тургенев, может быть, даже и не смел всюду проникать и всюду заглядывать... Отец и мать Ивана Сергеевича немало путешествовали по Европе, и в Спасское шли целые обозы с вещами, накупленными в Париже и в разных промышленных центрах Германии, Швейцарии и Италии. Уцелело только серебро, бриллиантовые дамские вещи, дорогие блонды, образ Нерукотворного Спаса, кое-какая мебель и несколько портретов. Все, что было спасено, было перенесено в уцелевший флигель...»

Полонский еще в 1877 году послал Тургеневу в Париж свое стихотворение, описывающее родовое гнездо писателя, - своеобразное напоминание о родине:

Быть может, видишь ты свой дом,
Забитый ставнями кругом,
Гнилой забор, оранжерею
И ту заглохшую аллею
С неподметенною листвой.
Где пахнет древней стариной...

Полонский вместе с Тургеневым выехать в Спасское не смог - служба не позволяла взять отпуск раньше конца июня. Но Жезефину Антоновну вместе с детьми, горничной и воспитателем сыновей - студентом-медиком Коцыным он отправил в Спасское вслед за Тургеневым.

Яков Петрович с нетерпением ожидал поездки в Спасское. Наконец, в конце июня, он выехал из Петербурга и - надо же такому случиться! - в Москве, на квартире И.П. Маслова на Пречистенском бульваре встретил Тургенева, который, проводив в Спасское семью Полонского, вернулся в Москву, чтобы уладить кое-какие дела, связанные с наследством.

Два дня Полонский провел в Москве у того же благодушного Маслова, а на третий отправился в Спасское. Предупредительный Тургенев отправил в Спасское телеграмму своему управляющему, и тот выслал экипаж в Мценск к десяти часам вечера, ко времени прихода поезда из Москвы.

В Полонском вновь ожила издавна жившая в его душе страсть к рисованию, и перед поездкой в Спасское он обзавелся всем необходимым для занятий живописью, чтобы, пользуясь долгими светлыми днями, писать пейзажи тургеневских мест.

Тургенев проявил себя радушным и заботливым хозяином. Он велел для тепла обить цветным войлоком стену, к которой примыкала кровать Полонского, беспокоясь о его здоровье. Сам расхаживал по комнатам с молотком и вбивал в нужных местах гвозди.

В столовой усадебного дома висело около десятка портретов предков Тургенева в старинных позолоченных рамах, от которых веяло Екатерининской и Павловской стариной. Некоторые из предков писателя послужили прототипами его произведений. В кабинете Тургенева висел портрет его отца, написанный в молодые годы Сергея Николаевича и запечатлевший юного красавца в конногвардейском мундире.
В гостиной Полонский увидел несколько пейзажей Каляма и гравюр, выполненных с них, вспомнил давний спор с Тургеневым и обратил внимание хозяина усадьбы на живописные полотна:

- Иван Сергеевич, оказывается, знаменитый швейцарец, который отказался обучать меня живописи, и здесь в чести!

Тургенев только отмахнулся:

- Это все матушкина прихоть...

Старинное дворянское гнездо приютило семейство Полонских, и Яков Петрович едва ли не впервые за свою жизнь почувствовал здесь внутреннюю свободу и уютный покой, столь необходимый для отдыха души и тела.

«Мы ложились рано и вставали не поздно, - вспоминал Полонский. -Тургенев просыпался раньше всех, уходил смотреть вновь строившиеся конюшни или бродил по саду, или, стоя на террасе, кормил воробьев... Затем отправлялся в свою туалетную: это была очень маленькая, квадратная каморка, окно которой с матовыми стеклами, выходя на двор, пропускало свет через дверь в коридор, тоже сквозь матовые стекла. Там стоял умывальный столик, зеркало и разные туалетные принадлежности».

Тургенев был очень чистоплотен. Он ежедневно обтирался губкой, смоченной одеколоном или туалетной водой, и менял белье. Что касается прически - так это была особая церемония. Он брал щетку и расчесывал свои седые, но еще густые волосы: пятьдесят раз проводил щеткой вправо, пятьдесят влево, затем брал в руки гребень и до ста раз проводил им по волосам, вычесывая мельчайшие соринки и пылинки, затем следовал гребень с более частыми зубьями...

«Причесываться - это страсть моя, это у меня с детства», - признавался Иван Сергеевич Полонскому и уверял, что у него с детских лет не совсем заросло темя (в действительности, так и оказалось: кости его огромного черепа были очень тонкими).

Аккуратность хозяина усадьбы тоже была поразительной. Тургенев любил, чтобы все вещи лежали на своих местах и обходился здесь безо всякой прислуги. Как-то раз он ночью вспомнил, что перед сном не положил на место свои ножницы. И что же? Встал, зажег свечу, положил ножницы на место и спокойно уснул.Трое детей Полонского чувствовали себя в Спасском, как дома, и не обременяли себя уборкой личных вещей. Полонский удивлялся, что хозяин усадьбы не бранил шалунов и не докучал взрослых мелочными придирками. Яков Петрович вспоминал: «Тургенев, точно нянька, приводил в порядок детские разбросанные вещи: найдет ли фуражку, забытую на стуле, - тотчас повесит на вешалку; найдет ли зонтик - тотчас поставит в угол. Мало того, иногда в наше отсутствие, заходя к нам в комнату, все приводил в порядок, без всякой ворчливости; убирал стол и платья вешал на гвоздики.

Подметив это, мы сами сделались аккуратнее и заботились о том, чтобы все было в отменном порядке...

К утреннему чаю, в столовую или на террасу, около 9 часов, Тургенев являлся, по большей части, в очень хорошем настроении духа и уж, конечно, без единой соринки в седых, но еще густых и красивых волосах, несмотря на то, что глубокие морщины бороздили подвижное, выразительное лицо его».