Лето 1881 года выдалось дождливым и редко баловало обитателей Спасского погожими, теплыми днями. Как ни странно, мухи, бабочки и другие насекомые водились в Спасском в достаточном количестве, но вот назойливых комаров - к радости гостей Тургенева! - не встречалось ни одного, что было какой-то непонятной, но благодатной особенностью этих мест.

Тургенев не любил прохладную погоду и во избежание простуды даже летом носил под бельем шелковую фуфайку. Ненастные дни угнетали его.

- Вот ты тут и живи! - грустно повторял он, поглядывая на хмурившееся небо. Это его выражение почти вошло в поговорку у гостей усадьбы.

Полонский решил посвятить лето занятиям живописью и использовал для этого нечасто выпадавшие погожие дни. «...В хорошие, ясные дни, утром, - вспоминал он, - я уходил куда-нибудь с палитрой и мольбертом, а Тургенев и семья моя блуждали по саду. Иногда и вечером, после обеда, Тургенев не отставал от нас. Сад наводил его на множество воспоминаний. То припоминал он о какой-то театральной сцене, еще при жизни его отца сколоченной под деревьями, где во дни его детства разыгрывались разные пьесы, несомненно на французском языке, и где собирались гости; смутно помнил он, как горели плошки, как мелькали разноцветные фонарики и как звучала доморощенная музыка».

Тургенев делился с Полонским своими воспоминаниями о годах юности, проведенных в Спасском. Он рассказывал другу, как в темную-претемную ночь крался на первое свидание, перебираясь через канавы, заросшие крапивой, по меже в пустую хату; как его пугали россказни дворовых о том, что по ночам у плотины бродит и страшно охает тень покойного барина Лутовинова...

Тургенев, прогуливаясь с Полонским по саду, показывал другу свои заветные места.

- Вот моя самая любимая скамеечка, - доверительно говорил он, - она стара, ее почему-то еще не успели вырубить. А ты заметил, что у меня в саду каждое лето ставят новые скамейки; те, которые ты видишь, наверное зимой будут вырублены: крестьяне ухищряются таскать их к себе на топливо, и уж с этим ничего не поделаешь...

Дочь Полонского Наталья

Тургенев любил увлекать какими-нибудь тайнами детей Полонского. Однажды, когда писатели прогуливались в дальней части сада, заросшего кустарником и осинами, а Александр, Наталья и Борис искали грибы и лакомились земляникой, Иван Сергеевич вдруг воскликнул:

- Ну-ка, дети, кто из вас найдет пещеру? Вход в нее здесь, близко...

Дети с радостью бросились искать пещеру. Наконец, в заросшем малинником овражке, их взорам открылась уходящая вглубь темная дыра, обложенная кирпичом. Может, в глубине пещеры таились какие-то клады? Но Иван Сергеевич разочаровал детей, сказав, что охотников до кладов было уже немало, но их поиски ни к чему не привели.

Какие тайны старинной усадьбы хранило это место - кто знает...

Тургенев специально для детей Полонского придумывал забавные истории и сказки и обычно рассказывал их после обеда. Дети внимательно слушали, а писатель по ходу рассказа импровизировал. Тургенев не удосужился записывать свои рассказы для детей, зато Полонский по памяти записал некоторые из них: «Капля жизни» («Живая капля»), «Самознайка».

Яков Петрович отмечал, что «отношения Тургенева к детям были самые нежно-заботливые, отеческие. Не раз он экзаменовал их и не раз приводил им в пример бедных крестьянских мальчиков, если замечал в них какой-нибудь каприз, недовольство или нетерпение... Сказки... в устах его имели педагогическую цель; он рассказывал их не просто ради приятного препровождения времени, и, смею думать, сказки эти оставляли кое-какие следы в уме детей: по крайней мере старший сын далеко уже не так часто говорил, что он знает то или это, до того прозвище Самознайки показалось ему обидным.

Что касается до того, были ли эти рассказы вполне оригинальными, или Тургенев их откуда-нибудь заимствовал - не знаю...

Дети вообще любили Тургенева и обращались с ним иногда без всякой церемонии, готовы были теребить его и за нос, и за бороду, и всегда он им что-нибудь рассказывал».

Борис Полонский

Александр Полонский

Старшему сыну Полонских, тринадцатилетнему Александру (Але, как называли его в семье) Тургенев подарил седло, и тот с большим удовольствием, хотя и неумело, ездил верхом. Вместе с Полонскими Тургенев ездил в ближайший лес, где рвал для детей еще неспелые орехи и вместе с ними собирал грибы. Яков Петрович писал, что дети «учатся и веселятся насколько можно. Иван Сергеевич их муштрует и балует. Жена очень довольна, что живет в деревне».

Как-то днем Тургенев прилег отдохнуть на обитом новой материей диване, который стоял в комнате около выхода на террасу. Хозяин усадьбы уверял, что на этом диване его всегда клонит ко сну - оттого и дал дивану имя Самосон. В этот раз дети Полонского не дали писателю вздремнуть, и тогда он решил рассказать им чудесный сон.

- Какой сон? Расскажите, расскажите, - затеребили его дети.

- Лежу я будто бы на большущей перине, а вы и много-много других детей держат перину за края, тихонько приподнимают и покачивают. И так мне приятно! Лежу я, точно на облаке, и покачиваюсь... И будто бы все дети должны меня слушаться, а кто не слушается, тому я тотчас же отрубаю голову...

- Неправда, неправда! - закричали дети. - Это вы должны нас слушаться!

Но намек Тургенева они, очевидно, поняли...

«Иногда, по утрам, мы все расходились по саду, куда глаза глядят, -вспоминал Полонский, - и забирались далеко - кто на пруд, кто на клубничные гряды и, забывая часы, опаздывали то к завтраку, то к обеду, то к вечернему чаю. И чтоб всех сзывать вовремя, Иван Сергеевич велел купить во Мценске небольшой колокол. Мы его повесили между столбиками, на краю террасы. Минут за 10 до обеда или до чая Захар или кто-нибудь из детей начинали звонить, но сад был так велик, что внизу, у пруда, звуки едва были слышны. Иногда звон повторялся два, три, иногда четыре раза, прежде чем мы все - я, жена моя, дети и репетитор моего старшего сына - студент Медицинской Академии Коцын, собирались на террасу к обеду или самовару».

Иногда Полонский играл с Тургеневым в шахматы. По его словам, Иван Сергеевич был искусный шахматист, теоретически и практически изучил эту игру и хоть давно уже не играл, но мог уступить королеву и все-таки выигрывал. Друзья играли и в бильярд, но тут у них шансы были равными. Однако, как подметил Полонский, Тургенев, «как человек впечатлительный, всею душою предавался игре - приходил в комическое отчаяние от неудачи, не скрывал досады, видя успех противника, и никогда не играл молча или серьезно, как настоящий патентованный игрок. Проигравши партию, он тотчас же собирался мстить, жестоко мстить, и если выигрывал следующую партию - торжествовал».

Семья Полонского наслаждалась отдыхом и покоем, а Тургенев доставлял им приятное общество. Других гостей в усадьбе пока не было.

«Весь июнь Тургенев был в самом веселом расположении духа, -вспоминал Полонский, - был здоров, говорлив, и даже песни спасских крестьянок, которые по найму работали в саду и, возвращаясь домой с граблями на плечах, хором орали песни, радовали его до глубины души. При этом не могу не заметить, что, судя по летним нарядам спасских баб, никак нельзя заключить о их бедности, а судя по лицам и голосам - и их нуждах и голодании».