Время летело быстро. Дождливый июнь подходил к концу. Семья Полонского отдыхала на приволье. Тургенев ждал в гости других друзей-писателей. И вот, 27 июня, часов в двенадцать ночи в Спасское прикатил Дмитрий Васильевич Григорович. Тургенев был знаком с ним со времени сотрудничества в журнале «Современник» и высоко ценил его творчество. Повесть Григоровича «Деревня», по словам Тургенева, была «по времени первая попытка сближения нашей литературы с народной жизнью». Широкую известность писателю принесла повесть «Антон Горемыка», которую высоко оценил Л.Н. Толстой.
В повести «Школа гостеприимства» Григорович, по сути дела, обличал идейную нетерпимость Чернышевского и его политические взгляды, в чем был близок Полонскому, отрицавшему всякое насилие над личностью.
В Спасском Григорович был желанным гостем. «Мы дожидались его в столовой, - вспоминал Полонский, — усадили за самовар и пробеседовали чуть ли не до 2-х часов пополудни. Все были в самом веселом, даже можно сказать, в восторженном настроении духа».
На другой день Григорович обошел усадебный дом, сад и с удовольствием отметил, что в Спасском все так же уютно, чисто и просторно. «Ему же было и весело вспоминать, что здесь, в Спасском, он уже не впервые; что с лишком 20 лет тому назад он приезжал сюда к опальному Тургеневу, еще бодрому и молодому, - писал Полонский. - Здесь когда-то застал он и ядовитого эстетика В.П. Боткина, и флегматичного на вид, даровитого Дружинина, Колбасина и многих других. Здесь когда-то, в саду, разлегшись в тени под деревьями, они разучивали роли из комедии «Школа гостеприимства», ими всеми сообща состряпанной; а комедия эта была - веселый фарс, и фарс этот не только рассмешил, но и привел в неслыханное недоумение всех собравшихся из окрестностей смотреть, как играют литераторы. И грустно было думать, что из всех действующих лиц уже немного осталось действующими на этом свете...»
Григорович с трудом узнал, что теперешняя столовая в усадебном доме и есть та самая комната, где много лет назад были устроены подмостки и поставлена пьеса со смертью всех действующих лиц...
Д.В. Григорович
К приезду Григоровича дом уже был приведен в относительный порядок. Комнаты отремонтированы. Бильярд сверкал новыми лузами. При помощи услужливого студента Коцына приводилась в порядок библиотека. Тургенев сам принимал участие в разборке книг и очень сокрушался, что немалое количество дорогих изданий пропало...
Как подметил Полонский, приезд Григоровича положил начало наплыву в Спасское и других гостей.
Однажды в усадьбе появилась какая-то молодая девушка, очевидно, приехавшая к хозяину усадьбы за советом, какой жизненный путь выбрать: идти путем нигилистов или стать либералкой. «Тургенев, по обыкновению, был с ней любезен, Григорович был беспощаден, и, что всего удивительнее, она не только на него не сердилась, ей заметно нравилось, что так нецеремонно и так энергически-грубо низводил он с пьедестала тот идеал эмансипированной девицы, которому она поклонялась, - вспоминал Полонский. -Тургенев же при нас, за чайным столом, вечером, заявлял, что насилия и политические убийства никогда не достигают своей цели, напротив, вызывают долгую реакцию, останавливают естественный рост народов и отравляют общественный организм подозрительностью и напряженным чувством опасливого самосохранения; что в участи тех, которые у нас так бесплодно погибают, нет даже ничего истинно-трагического».
Полонский, в общем-то, соглашался с мнением Тургенева, но, по своему обыкновению, ввязываться в спор не желал и размышлял о чем-то о своем...
«Полонский был очень мягкий, добрый человек, большой мечтатель, -так характеризовала Якова Петровича в своих воспоминаниях жена управляющего имением С.Г. Щепкина. - Бывало, среди вечернего чая выйдет из-за стола, прислонится спиной к стене, поднимет высоко голову, точно где-то парит, иногда вслух декламируя стихи, частенько вставляя невпопад слова в общий разговор, отчего казался рассеянным».
Приезд Григоровича придал беседам обитателей Спасского некий литературный оттенок. В один из дождливых дней, когда на душе было уныло и грустно, писатели стали припоминать свои старые эпиграммы на своих приятелей. Тургенев вспомнил и прочитал свои ранние стихотворные эпиграммы на Дружинина, Боткина, Достоевского, переводчика Кетчера, профессоров Никитенко и Кудрявцева...
Григорович, вспоминая об этом эпизоде, писал, что Тургенев «для красного словца... не щадил иногда приятеля, но отсюда далеко еще до обвинения его в фальшивости и двуличии».
«...Кто знал хорошо Тургенева, - писал Полонский, - тот конечно поймет, что в нем не было ни на каплю литературной зависти...» И тем не менее Яков Петрович не был в восторге от эпиграмм своего друга. Он был поклонником острых эпиграмм Пушкина, сам иногда «баловался» этим жанром, но считал, что писать эпиграммы на близких друзей-литераторов - дело неблаговидное. К чему сеять обиды между «товарищами по чувству, по перу»?
Полонский вспоминал: «Вскоре после эпиграмм, когда мы втроем сидели в казино с овальным столом из карельской березы, а небо хмурилось и не пускало нас в сад; когда зеленые бочки по углам дома были переполнены дождевой водой, а перед террасой, на площадке, стояли лужи, - мы то сидели, то прохаживались в тесном пространстве небольшой комнаты и беседовали, не замечая погоды».
Тургенев говорил о том, что талант может исписаться, что в литературном творчестве он уже не видит особенного удовольствия. Приятели возражали ему, говорили, что напрасно он забросил творчество. Действительно, Иван Сергеевич в ту пору писал мало, но в тот день он пустился пересказывать Полонскому и Григоровичу сюжет задуманной им повести.
Писатели заспорили о психологической оправданности фантастической линии сюжета, а потом разговор перешел на иную тему: писатели стали рассуждать о методах написания прозаических произведений, которые, разумеется, у каждого были разными. Полонский оставил интересные воспоминания об этом эпизоде: «...Тургенев сознавался нам, что он не может продолжать писать, если не доволен фразой или местом, которое не удалось ему. Другие на это не обращают внимания, пишут всё, с начала до конца, вчерне; потом постепенно отделывают по частям, иногда с начала, иногда с конца. Так писал Диккенс. Одни пишут отрывками и потом сводят их. Другие сами не знают, что выйдет из лица, неожиданно появившегося в романе или повести; иногда лицо это вдруг так ярко обрисуется в воображении, что, заслоняя другие лица, делается первенствующим. Так случалось с Григоровичем, по его собственному признанию».
К сожалению, и рассказ об убийстве мужем своей жены, и рассказ «Старые голубки», о котором Тургенев говорил в тот день, остались лишь в черновиках писателя...
Иван Сергеевич читал Полонскому свои «Стихотворения в прозе». Якову Петровичу они запомнились, и он пересказал их Григоровичу. Впоследствии, 3 (15) декабря 1882 года, Тургенев писал из Парижа Григоровичу: «С моими «Стихотворениями в прозе» произошло действительно нечто странное... те пять стихотворений, которые я прочел в Спасском Полонскому, находятся в числе ненапечатанных - и потому если они Вам показались гораздо выше напечатанных, то, вероятно, они выиграли в передаче их Полонским...»
Очевидно, после пребывания в Спасском-Лутовинове Григорович стал носить прическу и бороду, как у Тургенева, - в подражание великому романисту.
Совместное пребывание в гостях у Тургенева сблизило Полонского и Григоровича, и автор «Антона Горемыки» с теплым чувством вспоминал о незабываемом «тургеневском» лете: «Последний раз, летом в 1881 году, я застал у него (у Тургенева. -А. П.) семью Якова Петровича Полонского. Тургенев всегда особенно любил и ценил Я.П. Полонского; связь их была давнишняя, едва ли не с юности; он любил все, что было близко Полонскому, и радовался видеть его семью у себя дома. Я, со своей стороны, тоже радовался встрече, так как разделял к семье Полонского чувства Тургенева. Мы проводили время в беседах и прогулках. Иван Сергеевич был по-прежнему разговорчив, приветлив, часто шутил, но уже той веселости - той полной веселости, которая оживляла нас в старое время, я уже в нем не заметил. Время от времени в чертах его проявлялся плохо скрываемый оттенок меланхолического, как будто даже горького чувства. Оно и понятно: не считая жены и детей Полонского, мы были в тех уже годах, когда легче вспоминать о веселых днях, чем их испытывать».