Воспоминания о светлых днях юности жили и в душе Полонского, и, когда Григорович собрался уезжать из Спасского, Яков Петрович тоже решил поехать с ним в Москву, где он провел студенческие годы, и навестить родную Рязань, которая брезжила в его памяти каким-то полузабытым и приятным видением...

2 июля Полонский и Григорович на коляске отправились в Мценск, но на последний поезд на Москву опоздали: то ли в расписании что-то напутали, то ли не вовремя выехали... Впрочем, опоздание обоих не особенно огорчило - появилась возможность еще немного пообщаться. А поговорить писателям было о чем, тем более, что их взгляды на литературу и общественную жизнь во многом совпадали.

Переночевали в тихом уездном Мценске, а на другой день сели на поезд и уже к вечеру были в Москве.

Как выяснилось, в Москве Полонского никто не ждал, тем более летом оставшиеся в Первопрестольной знакомые разъехались по дачам и имениям. И Яков Петрович отправился в Рязань - благо, что до родного города было всего-то двести верст пути.

В родном городе Полонский не был уже около тридцати лет. «Как-то там живет некогда тихая губернская Рязань? - размышлял Полонский, глядя в окно вагона. - Вот теперь еду на родину по железной дороге, а уезжал, помнится, в Москву на ямщицкой повозке...»

Странное волнение охватило Полонского: и хотелось, очень хотелось побывать на родине, но какое-то грустно-тягостное предчувствие теснило грудь, и сердце подсказывало: что прошло, того не вернуть...
Яков Петрович впоследствии писал: «Дорожные встречи, разговоры в вагонах, Рязань, тот дом, где я жил после смерти моей матери, и тот сад, когда-то густой и тенистый, летний приют моего отрочества, а теперь -неприглядный, крапивою заросший огород, с развешанным бельем по веревкам и покривившейся баней - все это принадлежит к области моих личных воспоминаний...»

Яков Петрович прошелся от дома бабушки, где провел детские годы, по Николо-Дворянской улице. Никольская церковь все так же белела на высоком мысе над правым берегом Лыбеди, заметно обмелевшей и неспешно катящей мутные воды в Оку.

Вышел на прямую Астраханскую улицу. Здесь появилось много новых домов местного купечества и знати. А вот и великолепное здание первой мужской гимназии, где он некогда познал азы книжной премудрости и где начал заниматься поэтическим творчеством. Липы и березы у фасада заметно подросли, а портик из шести колонн все так же придавал зданию величавую строгость...

Полонский пообщался с рязанскими обывателями, побеседовал с местными интеллигентами и подивился тому, что здесь живут интересами, далекими от литературной среды Петербурга, в которой он волей-неволей вращался.

В Рязани Яков Петрович встречался с писательницей Надеждой Дмитриевной Хвощинской, несостоявшейся невестой поэта Николая Федоровича Щербины, приятеля Полонского. Хвощинская произвела на поэта невыгодное впечатление, поскольку в литературе тянулась к революционно-демократическим кругам, мировоззрения которых Полонский не разделял. К тому же Хвощинская неодобрительно отзывалась о творчестве Тургенева, а нападок на друга Полонский простить не мог.

«Разве об одном приходится упомянуть, - вспоминал он, - в Рязани, от одной выдающейся особы, далеко не дюжинной, я выслушал самые ожесточенные нападки на Ивана Сергеевича Тургенева - как на гордеца, ретрограда и фата. Даже как о литераторе и художнике отозвались о нем с глубоким презрением. Все, дескать, у него ложь, ложь и ложь, а его «Отцы и дети» - самое лживое, самое вредное произведение. Но доставалось на орехи не одному Тургеневу; Пушкин тоже был на самом дурном счету как сладенький певец ручек и ножек.

Так интеллигенция милой моей родины оказалась ничуть не выше несчастной и давно уже забытой критики Антоновича о Тургеневе, или Писарева о Пушкине; но все это было любопытно».

Полонский провел в родном городе два дня и 5 июля отправился в обратный путь. Когда паровоз хрипло просвистел, извещая об отправлении, и поезд медленно тронулся от вокзала, на глаза Полонского невольно навернулись слезы. Он смущенно отвернулся к окну и стал смотреть на проплывающие мимо привокзальные здания, на деревянные постройки предместья, на виднеющийся сквозь пышную листву деревьев Троицкий монастырь и потянувшиеся за ними приокские луга... Миновав Рязань, поезд набрал ход, и стук колес по рельсам отдавался в голове Полонского одной лишь мыслью, одним горьким предчувствием: «А ведь на родине побывал я в последний раз». «В последний, в последний, в последний...» -уверенно и жестко откликались колеса...

7 июля Полонский вернулся в Спасское, по его словам, «точно в родное, давно насиженное гнездо, к неизменно доброму и менее чем когда-нибудь заботящемуся о своей литературной славе Тургеневу».