Лето 1882 года Тургенев снова намеревался провести в Спасском вместе с Полонскими, да и вообще он не раз заводил речь о том, что пора насовсем вернуться на родину.
Из Буживаля он писал письма Якову Петровичу Полонскому, его жене и даже детям. Зимой 1882 года он, собираясь в феврале приехать в Россию, писал дочери Полонского Наташе: «Летом мы будем опять в Спасском и будем опять ходить в лес и кричать: что я вижу! Какой прелестный подберезовик!»
В переписке Полонского с Тургеневым зашел спор о современной французской живописи. Отсутствие тщательной проработки деталей Яков Петрович принимал за небрежность. Тургенев возражал другу: «К живописи применяется то же, что и к литературе, ко всякому искусству: кто все детали передает - пропал; надо уметь схватывать одни характеристические детали; в этом одном и состоит талант и даже то, что называется творчеством».
Тяжелый недуг скрутил Тургенева и не позволил ему приехать на родину. Уже с начала 1882 года начались мучительные страдания. Страшные боли в позвоночнике не давали покоя. Больной порой проваливался в небытие, а опомнившись, рассказывал, что ему чудилось, будто он оказался на дне моря и видел там такие безобразные чудовища, которых никто не описывал, поскольку никто после такого не воскресал...
Понимая, что болезнь его не отпустит, Тургенев в мае 1882 года с тоской писал Полонскому: «Когда вы будете в Спасском, поклонитесь от меня дому, саду, моему молодому дубу - родине поклонитесь, которую я уже, вероятно, никогда не увижу».
Полонские снова поехали в Спасское. Как и в минувшем году, Яков Петрович сначала отправил в тургеневский «ковчег» жену и детей, а вместе с ними домашнюю учительницу Анну Галину.
6 (18) июня 1882 года Тургенев писал Полонскому: «Любезнейший Яков Петрович, сейчас получил письмо от твоей жены с приятным для меня известием, что она вместе с детьми отправляется в Спасское. Я уже написал ей туда. Я прошу ее там хорошенько хозяйничать - по словам Щепкина (управляющего имением. - А.П.), садовник у меня теперь хороший и сад в полном блеске... Твоя жена может мне быть там очень полезна; я ее просил часто ко мне писать.
Что касается до моего здоровья - то оно, как тебе известно, значительно ухудшилось со времени моего приезда сюда и не подает пока еще никакого знака улучшения. Белоголовый советует мне взять другого врача. Но я полагаю, что все едино: с этой болезнью я уже более не расстанусь. Я утешаю себя тем, что я мог бы ослепнуть, что было бы еще хуже».
Полонский переживал из-за болезни друга, сожалел, что им не доведется провести это лето вместе, как договаривались. Но делать нечего - надо было ехать к семье, и в конце июня Яков Петрович отправился в Спасское. Поезд пришел в Мценск около десяти часов вечера. Жозефина Антоновна встретила мужа, и они на коляске отправились в имение Тургенева.
В своем дневнике Полонский записал: «В усадьбу приехали поздно... Столовая и диванная комната показались маленькими - меньше, чем были прошлого года. Те же портреты глядели со стен, когда подали самовар. Казалось, я никогда не выезжал из Спасского, что всю осень, зиму, весну я спал и видел во сне Петербург... и опять проснулся на прежнем месте, в Спасском. Недоставало только одного, что придавало этому Спасскому и жизнь, и смысл, и значение - не было Ивана Сергеевича. Но жил я или спал - все равно, прошел год, и как я в этот год состарился!».
Лето выдалось погожим и жарким. Яков Петрович с семьей гулял по саду, навещал полюбившие места. Вроде бы все было так же, как и в прошлом году, но недоставало главного - не было хозяина, а без него, как известно, и дом сирота. Погода стояла солнечная (не то, что в прошлом году), но и она мало радовала. Усадебный дом казался пустым, приусадебный сад - неприветливым, окрестный парк - неуютным...
Полонские приглядывали за хозяйством, писали Тургеневу в Бужи-валь обо всех деревенских новостях. Вкладывали в письма засушенные цветы и листья из лутовиновского парка - чтобы донести до Ивана Сергеевича дыхание родины.
Старший сын Полонских, четырнадцатилетний Александр, посемейному - Аля, завел рукописный журнал «Спасский вестник», куда записывал свои впечатления о пребывании в родовом гнезде Тургенева. По истечении лета журнал был послан в Буживаль...
В Спасское пришло письмо от Тургенева к дочери Полонского Наташе. «Как бы я был рад ходить с тобой, как в прошлом году, по роще и отыскивать прелестные подберезовики! С большим удовольствием рассказал бы тебе сказку и послал бы тебе одну главу; но голова моя настоящий пустой бочонок, из которого вылито все вино, и стоит он кверху дном, так что и новое вино в него набраться не может... Если же поправлюсь, то напишу тебе сказку - именно о пустом бочонке».
Но написать сказку, да и другие произведения великому писателю было не суждено. Жестокая болезнь - рак спинного мозга - прогрессировала, страшные боли мучили Ивана Сергеевича, и только морфий ненадолго его успокаивал...
В это лето в Спасском побывал подающий большие надежды молодой писатель В.М. Гаршин. В августе 1882 года в одном из писем он так описывал времяпровождение гостей тургеневской усадьбы: «Когда был Я.П., то у нас составлялась целая академия. Анюта играет; Я.П. пишет масляными красками; Жозефина Антоновна лепит своего сына (она кончила бюст: удивительное сходство!), а я заберусь наверх и царапаю свои «Воспоминания рядового Иванова». Музыка, живопись, скульптура и поэзия! Вот мы какие умные!»
Полонский в Спасском-Лутовинове снова занялся живописью и подолгу пропадал в саду и парке, ходил к пруду - благо, погода благоприятствовала. Он увлеченно писал на дереве и картоне заднюю часть сада, Варнавицкий колодец, виды пруда, длинную аллею, ведущую к нему...Сам Тургенев в повести-фантазии «Призраки» так описывал эти места: «Мы находились на плотине моего пруда. Прямо передо мною, сквозь острые листья ракит, виднелась его широкая гладь с кое-где приставшими волокнами пушистого тумана. Направо тускло лоснилось ржаное поле; налево вздымались деревья сада, длинные, неподвижные и как будто сырые... По чистому серому небу тянулись, словно полосы дыма, две-три косые тучки...»
Яков Петрович рассказывал в письмах к Тургеневу о своей работе над картинами, внимал его советам, посланным издалека, и снова брался за кисти и краски. Новые виды окрестностей Спасского-Лутовинова он обещал выслать Тургеневу, который всячески поощрял его занятия живописью и сообщал в письме от 23 июня (5 июля): «Какой бы ты пейзаж там ни написал, мне будет очень приятно его получить».
В письмах к Жозефине Антоновне Тургенев тоже вел речь о занятиях Полонского живописью: «Яков Петрович теперь уже в Спасском -и вероятно уже принялся за живопись» (письмо от 25 июня / 7 июля). В другом письме он снова напоминал: «Советую заниматься живописью, -несмотря на жару», в третьем - писал Жозефине Антоновне о Якове Петровиче: «.. .Пусть пишет да пишет картинки. Пейзаж (около 2 сосен) я со временем повешу здесь рядом с видом моего дома... Будет напоминать хорошие дни!» (письмо от 25 июля / 6 августа).
В своих письмах Тургенев продолжал давний спор с Полонским о живописи. Для него по-прежнему главное - не детали, а общее впечатление от картины: «Насчет твоих суждений о пейзажах, о Коро и т.д. скажу тебе одно, ты, как большая часть публики, впадаешь в следующую ошибку: ты сравниваешь впечатление, произведенное на тебя живописью, не с впечатлением, которое производит на тебя природа, а каждый отдельный предмет (как, например, дерево) - с тем же предметом в природе -и удивляешься, например, что ты не различаешь листов и веток на дереве, которые, ты помнишь, существуют в природе, забывая, что, например, в картинах Коро ты видишь пейзаж на, по меньшей мере, полуверстовой дистанции - и любуешься, как у Каляма и Ахенбаха каждый листик отделан и ясен! Между тем, как это и есть вопиющая чепуха - и превращает пейзажи этих господ в безжизненную, сухую и прилизанную дребедень!
Но для этого надо отделаться от того условного и деланного чувства, которое большая часть людей прилагает к живописи и к прочим искусствам.
У нас в саду стоит в пятистах шагах от дому березка (Коро особенно любил писать их), я сейчас взглянул на нее... ну точно она живьем вышла из одной его картины...»
Яков Петрович прислушивался к мнению друга и волновался за свои живописные работы: вдруг они не понравятся Ивану Сергеевичу? Собираясь отправить Тургеневу свои пейзажи, Полонский уже из Петербурга писал ему: «Что если мои картинки возбудят в тебе неприятное горькое или досадливое чувство, вместо того, чтобы доставить тебе удовольствие?.. Уж если ты опоздал приехать и не воспользовался нашим летом, зачем эти картинки будут тебе об этом напоминать?.. - и высказывал опасение: - Если ты воротишься в Россию и, почувствовавши облегчение, не захочешь вернуться в Париж - не попадут ли мои картинки из Буживаля куда-нибудь в переднюю или столовую к юному скрипачу Виардо - для которого они не будут иметь никакого значения?
Вот, с полнейшей откровенностью, мне свойственною, высказываю тебе все, что меня останавливает, несмотря на непреоборимую жажду сделать тебе удовольствие и выслушать твое мнение. - Отвечая мне, утверди или рассей мои сомнения».
Тургенев с ответом не замедлил: «Разумеется, я буду очень рад получить твою картину - выбери одну, которая тебе покажется получше -и повешу ее в моем кабинете, на почетном месте, рядом с прошлогодним видом Спасского дома. Но с какой стати ты воображаешь, что твои картины могут попасть в переднюю или столовую молодого Виардо - у которого всего одна комната? И как же это я не вернусь в Буживаль (если даже поеду в Россию) — где у меня такое же пожизненное гнездо, как в Спасском? - О, поэт, поэт!!»
Получив от Полонского шесть новых пейзажей, Тургенев остался доволен и написал ему: «...Вчера пришли твои, до невероятности превосходно уложенные, картины! — Во-первых - благодарю; во-вторых, поздравляю с несомненным успехом. - И мне, и Виардо-старику, и всему семейству - они очень понравились. - С прошлого года ты сделал большой шаг вперед, и в хорошем направлении... Повторяю: вообще можно тебя поздравить с замечательным успехом. - Еще одно замечание: ты не довольно разнообразишь свои небеса; вообще они бледноваты или, скорее, холодноваты.
Вот тебе, брат, и обстоятельный разбор. - Если мы все, Бог даст, в будущем году будем в Спасском - ты еще дальше пойдешь. А теперь я все твои картины обрамлю, покрою лаком - и повешу у себя в кабинете.
Еще раз великое спасибо!»
К горькому сожалению, мечтам писателя о новой встрече на родине было не суждено сбыться. Уже с июля 1882 года Тургенев не мог работать за письменным столом, не мог спать без морфия. Получив известие о страшной Бастыевской железнодорожной катастрофе, произошедшей недалеко от его родных спасских мест, он, скорбя о погибших, коснеющей рукой написал Полонскому: «Ужасные слова - "стоны слышались под землей до 10 часов утра" - так и засели гвоздем в голову Неужели же не было сейчас приступлено к раскопке?» Три дня спустя он признался навещавшим его друзьям: «Мне постоянно мерещатся эти несчастные, задохнувшиеся в тине...» -и упрашивал их сделать все возможное для родственников погибших.
Спасские крестьяне, узнав о болезни Тургенева, отправили ему во Францию письмо, в котором сожалели о том, что он не приехал на родину. Простые хлебопашцы, при всей их необразованности, понимали, что хозяин усадьбы - не обычный барин, а знаменитый писатель, и относились к нему не просто с почтением, а с уважением. «Никто из нас, гостивших в Спасском, конечно, не пожалуется на спасских крестьян, - отмечал Полонский. - Дом Ивана Сергеевича был почти что без всякой охраны, особливо днем... Часто в хорошую погоду, когда все мы расходились, стоял он пустой, с открытыми окнами и дверями. Ничего не стоило, проходя мимо окна, протянуть только руку, чтоб взять любую вещь - и никто бы этого не заметил. Самые двери, выходящие на террасу, иногда по ночам стояли с разбитыми стеклами, и отпереть их тоже ничего не стоило... За два лета, проведенные в Спасском, ни при Тургеневе, ни в его отсутствие, ничего не было унесено, ничего не было украдено.
Но, если верить постоянным обитателям Спасского и священникам, крестьяне будто бы и за грех не почитают воровать и тащить все съедобное и все, что может идти им на топливо».
Полонский, опираясь на костыли, бродил по саду. Не писалось, не читалось, да и к мольберту и краскам уже не тянуло. Думалось много, но все больше о печальном и тревожном. Яков Петрович с грустью рассматривал в столовой усадебного дома портреты предков Тургенева, размышляя о быстротечности времени, и ему пришла мысль сделать фотокопии с этих старинных портретов. Он написал Тургеневу письмо и попросил позволения сделать копии, но ответа так и не получил: то ли больной писатель запамятовал о просьбе друга, то ли Полина Виардо, слишком пристально оберегавшая его покой, постаралась этот вопрос замять...
Однажды ночью Полонский услышал непонятный грохот, доносившийся из столовой. Наутро выяснилось, что упал со стены на пол один из портретов (очевидно, старые веревки прогнили). На другую ночь с треском упали на пол другие портреты... Прислуга опасливо крестилась:
- Не к добру это, не к добру...
Так оно и вышло: дни хозяина родового имения были уже сочтены... В Россию стали доходить слухи о том, что больной Тургенев одинок и заброшен, постоянно жалуется на грохот музыки в школе Виардо,
располагающейся под комнатами писателя. Иван Сергеевич пытался успокоить русских друзей: мол, все у него хорошо, в действительности же он не хотел показывать своих физических и душевных страданий. Альфонс Доде, навещавший писателя, каждый раз наблюдал одну и ту же картину: внизу, в роскошном зале, неумолчно звучала музыка и пение, а на втором этаже, в крохотной комнатке лежал, сжавшись в комок, исхудавший, молчаливый, больной русский гений...
Смертельно больной Тургенев получил ко дню рождения телеграмму от Савиной и, вспомнив о ее приезде в Спасское, 28 октября 1882 года написал ей трогательный ответ: «Сизокрылая голубка - спасибо за Вашу вчерашнюю поздравительную телеграмму! Ваша память обо мне меня очень тронула...»
Память памятью, а рядом с больным писателем находилась Полина Виардо, которая, очевидно, имела далеко идущие планы...
Незадолго до своей смерти Тургенев, чувствуя неизбежное, писал Полонскому: «На прощанье позволь тебе сообщить несколько афоризмов, которые созрели во мне в течение уже довольно долгой жизни:
a) Никогда ничего неожиданного не случается - ибо даже глупости имеют свою логику.
b) Предчувствия никогда не сбываются.
c) Сообщенные за вернейшие известия всегда ложны. Следует:
размышлять о прошедшем,
удовлетворять требованиям настоящего
и никогда не думать о будущем.
И, наконец, самый главный афоризм:
Человек, желающий жить спокойно!
Никогда ничего не предпринимай,
ничего не предполагай,
ничему не доверяйся и ничего не опасайся!»
Слова Тургенева звучали, как завет, а постоянные повторы слов «никогда» и «всегда» напоминали клятву. Что хотел сказать этим великий романист - считал ли логической глупостью свой неизбежный близкий уход или старался ободрить друга, - остается только гадать.
Еще одно событие, произошедшее в Спасском уже в следующем, 1883 году, долго не давало покоя местным жителям, пугая их своей необъяснимостью. Старые сосны, росшие на тургеневской усадьбе, все как одна, осыпались желтыми иголками и посохли, словно за тысячи километров почувствовав болезнь и последовавшую за ней мучительную смерть хозяина этих мест...Получив горькое известие, чувствительный Полонский не мог сдержать слез. Казалось, что с уходом друга и его жизнь потеряет смысл, коль не с кем будет посоветоваться в письмах о литературных делах, некому излить душу... Как же так? Откуда такое горе? Тургенев хотя бы в мыслях был рядом, и вот его нет...
- Жозефина! - позвал Полонский жену. - Горе-то какое: Иван Сергеевич скончался...
В глазах Якова Петровича стояли слезы. Жозефина Антоновна взволнованно прижала руки к груди, не в силах перевести дыхания. Потом подошла к убитому горем мужу и ласково провела ладонью по щеке:
- Крепись, Яков, крепись... Нужно мужаться.
- Спасибо тебе, родная... А вот Тургенев был всю жизнь одинок. Один, всегда один...
Вспомнилось, как однажды Иван Сергеевич приехал в Петербург и занемог. Полонский, сам плохо переносивший промозглую погоду, тоже чувствовал себя неважно, но решил навестить больного друга. Жозефина Антоновна заботливо обмотала ему шею своей голубой косынкой:
- Ступай, Яков, не простудись да не забудь передать поклон Ивану Сергеевичу.
Когда Полонский появился в гостиничном номере Тургенева, вид у него был нелепый и смешной. Но Тургенев посмотрел на друга и грустно сказал:
- Вот на тебе косынка, завязанная любящей рукой. Радуйся: с тобой рядом - любящая женщина. Не каждому отпущено такое счастье...
Почему-то сейчас припомнились давние слова друга, и Яков Петрович бережно обнял жену и спрятал лицо в ее прическе...
Тургенев завещал похоронить его на Волковом кладбище Петербурга, рядом с могилой Белинского. Согласно его воле гроб с телом писателя был доставлен в Россию, и 27 сентября 1883 года великий романист нашел здесь вечное упокоение. Жозефина Антоновна Полонская создала бюст писателя, который был установлен на его могиле. Она обладала природным талантом ваятеля (а по сути дела - была первой русской женщиной-скульптором).
Бюст Тургенева удался ей превосходно: каждая черточка лица великого писателя запечатлена тонко и впечатляюще... Считается, что это - лучшее, самое «похожее» изваяние великого писателя. Известны и другие работы Жозефины Антоновны: памятник Пушкину в Одессе, бюст известному математику, первой женщине - члену-корреспонденту Петербургской академии наук СВ. Ковалевской, памятник другу мужа -поэту А.А. Фету...