10 апреля 1887 года литературная общественность Петербурга торжественно отметила пятидесятилетие творческой деятельности Якова Петровича Полонского. К тому времени поэт завоевал читательское признание, да и вообще заслуг перед русской литературой у него было немало.
В 1869-1870 годах вышли из печати сочинения Полонского в четырех томах. В 1882 году Полонский был удостоен Пушкинской премии.
В 1885-1886 годах было издано полное собрание сочинений Полонского в десяти томах. В декабре 1886 года «поэт грез» был избран членом-корреспондентом Российской Академии наук по отделению русского языка и изящной словесности.
Друзья поэта в тайне от него самого начали подготовку к юбилею. Поэт к тому времени почти совершенно забыл, что полвека назад он, ученик Рязанской мужской гимназии, написал стихи в честь наследника российского престола, великого князя Александра Николаевича, будущего императора Александра II, посетившего Рязань. Стихи понравились воспитателю цесаревича, выдающемуся поэту В.А. Жуковскому, а от самого цесаревича начинающий стихотворец получил в подарок золотые часы... Боже, как давно это было!..
Прослышав о готовящемся торжестве, Полонский написал Аполлону Николаевичу Майкову, возглавлявшему подготовку к юбилею, письмо, в котором с присущими ему излишней скромностью и щепетильностью сообщал: «Я давно знаю, что вы готовите мне какое-то торжество по случаю моего полувекового союза с Музой. Сначала новость эта меня озадачила. И не верилось, и... начинало льстить моему самолюбию (у кого его нет, этого самолюбия!), но теперь, чем больше я об этом думаю, тем все тяжелее и тяжелее у меня на душе.
Бывают минуты, когда — так бы, кажется, и убежал.
Сам посуди, разве это не чистейшая случайность, что какое-то мое стихотворение попало куда-то в печать несколькими годами раньше, чем твое или Фета? Да и в чем заслуга, что я живу седьмой десяток и пережил таких поэтов, как Мей, Щербина и Тютчев! Это милость Божия, а не заслуга.
Но не одно это меня тревожит и беспокоит.
Всякое юбилейное торжество есть уже овация. И благо тому, кто с юных лет привык к венкам и восторгам... Но оглянись на мое прошлое... и ты не увидишь ничего подобного. Ни оваций, ни денег. Если бы не служба, я бы и существовать не мог...
До сих пор юбилей мой казался мне чем-то совершенно от меня не зависящим - чем-то роковым. На днях я прочел в газете отказ Боткина от затеваемого для него юбилея... А! подумал, значит, это возможно -печатно поблагодарить вас за лестное для меня намерение и хлопоты и от юбилея отказаться.
А что, если отказ мой покажется вам обидным или вы примете его за симптом своего рода самолюбия!
Без твоего дружеского совета я ни на что не решаюсь».
Майков все сомнения Полонского отмел и настоял на праздновании творческого юбилея друга.
Юбилейные торжества начались с утра и продолжались до глубокой ночи.
Вот как описывает этот незабываемый для Полонского день С.С. Тхоржевский: «Давно привыкнув ложиться спать под утро и вставать поздно, Яков Петрович и в день своего юбилея проспал до одиннадцати. Его разбудил звонок у дверей - явилась депутация от Академии наук. Яков Петрович даже не успел одеться, вышел в пальто, заменявшем ему халат, и в домашних туфлях.
На шесть вечера был назначен обед в зале Благородного собрания и приглашено более ста пятидесяти гостей.
«В шестом часу, - рассказывает Полонский, - посадили меня, раба Божьего, в карету и повезли - яко жертву на заклание. Пока везли меня, мне все казалось, что я жених и везут меня в церковь венчать с какою-то особой женского пола, о которой я не имею ни малейшего понятия, - и мне было жутко».
В зале Благородного собрания посадили его за столом между министром финансов Вышнеградским и композитором Рубинштейном.
Началось торжественное чтение множества поздравительных адресов, писем и телеграмм. Громко прочел юбилейные стихи Майков...»
Стихотворение А.Н. Майкова было специально написано к юбилею Полонского и звучало так:
Тому уж больше чем полвека,
На разных русских широтах,
Три мальчика в своих мечтах
За высший жребий человека
Считая чудный дар стихов,
Им предались невозвратимо...
………………………………..
Те трое были... милый мой,
Ты понял?.. Фет и мы с тобой...
Так отблеск первых впечатлений,
И тот же стиль, и тот же вкус
В порыве первых вдохновений
Наш уготовили союз.
Друг друга мы тотчас признали
Почти на первых же шагах
И той же радостью в сердцах
Успех друг друга принимали.
В полустолетье ж наших муз
Провозгласим мы тост примерный
За поэтический, наш верный,
Наш добрый тройственный союз!
Говоря о «полустолетье... муз», Майков имел в виду, что пятидесятилетие его творчества грядет в 1888 году, а такой же юбилей Фет отметит в 1889-м.
Великий князь Константин Константинович Романов написал по поводу юбилея «певца грез» стихотворение «Я.П. Полонскому, на пятидесятилетие его писательской деятельности. 10-го апреля 1887 г.», в котором были такие строки:
В чутких струнах будила волшебные звуки
Вдохновенная песня твоя,
То врачуя сердец сокровенные муки,
То веселье и радость лия.
Юбиляру были вручены приветственные адреса от Академии наук, от литераторов, ученых, художников. Внимание художников особенно растрогало Якова Петровича. Как отмечал один из современников, «на юбилее Полонского преобладал художественный элемент, пришедший почтить своего «собрата», так как Я.П. - ученик Каляма, - был талантливым пейзажистом-любителем». 11а юбилейные торжества пожаловали художники КЕ. Маковский, А.И. Мещерский, Н.Н. Каразин, который был известен и как прозаик, и другие.
От художественного кружка «Понедельник», что работал в Соляном городке, поэту преподнесли памятный альбом с рисунками художников, в том числе иллюстрациями к произведениям Полонского. А в приветственных стихах говорилось:
С тобой нас связывают родственные узы:
У нас один отец - бессмертный Аполлон –
И чары дивные твоей маститой музы
Нам в утешение ниспосылает он.
Учитель наш и брат! Не нам стихом хвалебным
Приветствовать тебя: ты вдохновитель наш!
Как сказочным жезлом, пером своим волшебным
Живил и окрылил ты кисть и карандаш...
Среди множества телеграмм поэт-юбиляр получил теплые приветствия от выдающихся деятелей русского искусства: семьи Третьяковых, И.К. Айвазовского, Л.А. Бернштама и других.
«В числе прочих выступил знаменитый датский критик Брандес, который как раз тогда оказался в Петербурге и был приглашен, - продолжает С.С. Тхоржевский. - Поскольку знаменитый критик русским языком не владел и Полонского не читал, он произнес речь свою по-французски, говорил о дружбе Полонского с Тургеневым и о русском искусстве вообще. И предложил тост за уважаемого юбиляра...
Из всего, что вслух читалось на юбилейном торжестве, самым отрадным оказалось для Полонского чтение стихов Минаева (автора не было в Петербурге, стихи он прислал в письме). Минаев (очевидно, с благодарностью вспоминавший, как в свое время Полонский своим стихотворением «Литературный враг» боролся за его освобождение из Петропавловской крепости. -А.П.), обращался к юбиляру с такими словами:
Твоя задумчивая муза,
Поэта нежная сестра,
Не знала темного союза
С врагами света и добра.
К призывам буйного их пира
Глуха, шла гордо за тобой
И не была у сильных мира
Ни приживалкой, ни рабой.
Вот это было признание. Тот самый Минаев который высмеивал его печатно и пародировал...»
С поздравительными стихотворениями на вечере выступили также поэты К. Фофанов, О. Чюмина и другие.
Только что из Крыма вернулся В.М. Гаршин, с которым Полонский познакомился в начале 1880-х годов и возлагал на него большие надежды. Всеволоду Михайловичу наскучило на юге, и он как раз успел на юбилей патриарха русской поэзии. Гаршин привез из Гурзуфа лавры и ветку с пушкинского кипариса, а к юбилею Полонского сочинил стихотворение, написанное торжественным гекзаметром, в котором речь шла о том, что тень Пушкина венчает юбиляра кипарисовой ветвью. (Примечательно, что Гаршин чутко подметил преемственность творчества Полонского от гения российской словестности.) Приветственные стихи начинались так:
Чудо! в Гурзуфе я был и видел там призрак поэта;
Светел и ясен как день он предо мною предстал...
Однако на юбилейном вечере Гаршин постеснялся прочитать стихи, посчитав нескромным говорить как бы от имени Пушкина. Кипарисовую ветвь он спрятал под скатерть, а листок с гекзаметрами сунул в карман -от греха подальше...
Между тем тосты и речи продолжались.
«Приветствовать поэта собрались академики Грот и Сухомлинов, члены художественного кружка, в котором Полонский принимал участие как живописец, и участники литературно-драматического общества, - писал литературовед П.А. Орлов. - Поздравительную телеграмму из Лейпцига прислало Славянское академическое общество».
На юбилейном вечере Полонского поздравления и дружеские тосты звучали не прекращаясь. Юбиляру вручили памятные подарки, он был увенчан серебряным лавровым венком с надписью: «Дорогому поэту Я.П. Полонскому от друзей и почитателей. 1837-1887 гг. в день пятидесятилетия его творческой деятельности». Впоследствии поэт завещал этот венок родному городу Рязани (ныне эта реликвия хранится в фондах Рязанского историко-архитектурного музея-заповедника).
Закончились торжества концертом, в котором приняли участие пианист, композитор и дирижер А. Г. Рубинштейн, писатель и актер И.Ф. Горбунов, известные в те годы артисты, исполнившие песни и романсы на стихи Полонского.
Яков Петрович испытывал на вечере противоречивые чувства. С одной стороны, он был рад, что поприветствовать его собралось столько друзей и поклонников его таланта, с другой стороны, ему претили высокопарные речи, подслащенные то ли буйной фантазией говоривших, то ли откровенной лестью. К чему лить никому не нужный елей? Разве они не знают, сколько испытаний выпало ему на жизненном пути? И раны на сердце ложатся год от года все чаще - одна за одной, одна за одной... Яков Петрович слушал запоздалые слова признания его таланта, и ему в этом шумном сообществе становилось грустно и одиноко. К тому же больная нога давала о себе знать, да и возраст брал свое... За время торжеств юбиляр утомился и, почувствовав себя совершенно разбитым, около полуночи уехал домой, а веселье и танцы в Благородном собрании продолжались едва ли не до утра...
Д.В. Григорович, приглашенный на юбилейные торжества, из-за болезни приехать не смог, и Полонский на другой день поведал ему в письме свои впечатления о вечере: «Поверь мне, что слушать публичную похвалу то же, что слушать брань. На брань можно вспылить, ответить такой же бранью, показать кулак, вызвать на дуэль... а что ты будешь отвечать, когда в глаза тебе говорят, что ты такой, сякой, немазаный!
Император Александр III
Я.П. Полонский
Юбилеи только тогда хороши и естественны, когда они подготовлены целым рядом блистательных успехов... Переход же из одной крайности в другую всегда кажется сомнительным - чем-то случайным и скоропреходящим». Яков Петрович не без сожаления замечал: «Вчерашнее юбилейное торжество, конечно, далеко не отличалось своей благовоспитанностью. Многие нализались...»
В записной книжке Полонский оставил такие слова: «Юбилей только предлог для того, чтобы... выпросить мне прибавку к пенсиону и тем облегчить мне старость и обеспечить в будущем мою семью». Далее следовало растроганное признание: «Это была первая овация, сделанная мне с тех пор, как я живу, пишу и молюсь. Первая и, конечно, последняя. Значит, день был для меня знаменательный».
Излишне щепетильный поэт на этот раз, очевидно, не почувствовал, что за официозной помпезностью на вечере скрывались искренние чувства друзей - собратьев по перу, да и заслуг перед русской литературой у него к этому времени было немерено...
Весть о праздновании юбилея Полонского дошла до царя, и Александр III пожелал лично встретиться с поэтом, о чем Яков Петрович и был извещен.
22 апреля он приехал в Гатчину, где пребывал в то время император, и удостоился его аудиенции. «Он поздравил меня с юбилеем, - записал Полонский в дневнике. - Я поблагодарил его. Он спросил меня, часто ли посещает меня вдохновение, и вспомнил слова А.Н. Майкова. Спрашивал, был ли я на юге, даже - где буду жить летом. Все, что я собирался Сказать ему, - ничего не сказал».
Бедный скромник Полонский! И тут не воспользовался случаем...
Литератор Иероним Ясинский, знакомый поэта-юбиляра, описывал встречу Полонского с царем (и откуда ему это стало известно? - А.П.) н следующих выражениях: «Когда был его юбилей, царь пожелал видеть ИХ). В назначенный день напялил он генеральский мундир и отправился представляться. Был он не один, с несколькими такими же счастливцами. Их выстроил церемониймейстер, и вышел царь, прямо направившись к 11олонскому, обращавшему на себя внимание высоким ростом и костылем.
- Позвольте узнать вашу фамилию? - спросил царь. Полонский растерялся и забыл свою фамилию...
- Это известный поэт, ваше величество, Яков Петрович Полонский! -доложил церемониймейстер.
Царь милостиво улыбнулся.
- Очень приятно, с детства знаю вас. Не окажете ли честь мне и моему семейству позавтракать с нами?
С придворной точки зрения, это была неслыханная милость. Полонский, однако, ответил:
- Нет, покорно благодарю, ваше величество, я только что позавтракал, а дважды обременять желудок не имею привычки.
- Ну, как вам угодно, - отвечал царь.
- Экая ты телятина, - сказал ему Аполлон Майков, когда узнал об этом ответе царю».
Может быть, Полонский поступил опрометчиво, отказавшись от обе-I;I в обществе царя. Но понять его можно: поэту претило угодничество царедворцев, не вызывали у него восторга и некоторые шаги правительства. Когда министр народного просвещения Делянов издал циркуляр Об ограничении приема в средние учебные заведения детей «из недостаточных классов населения», Полонский в сентябре 1887 года записал в дневнике: «...Какие идеалы, какие предчувствия или какие надежды дает нам хотя бы пресловутый циркуляр министра Делянова... Я даже не мог опомниться, когда прочел его, это не только воплощение глупости, по и чего-то подлого до гадости, до омерзения».
Душа Полонского всю жизнь стремилась к высокому — к литературе, живописи, а потому действия правящих верхов были ему чужды и непонятны.
В пожилом возрасте Полонскому наскучил чопорный, чиновный Петербург, и его все больше тянуло на природу. На лето он стал снимать дачу неподалеку от столицы, и с наступлением тепла перебирался туда вместе со своим семейством. В 1885 году он жил в Луге, в 1886-1887 годах - в Лигово, где его дача располагалась рядом с дачей Майкова. Летний отдых придавал сил, бодрости, веры в себя.