Летом 1888 года Полонский вместе с семьей отдыхал в Финляндии, на даче близ железнодорожной станции Райвола. Яков Петрович прихватил с собой мольберт, краски, кисти. Окрестности таили в себе первозданную красоту, и поэт-художник с увлечением занимался живописью, писал, в основном, пейзажи. Выдающийся график Анна Петровна Остроумова-Лебедева, в ту пору семнадцатилетняя девушка, впоследствии вспоминала: «Наши родители дружили и одно лето жили в Райволе на соседних дачах. Якова Петровича мы очень любили. Высокий, сухощавый, в черной ермолке и с сигарой во рту. Он много занимался летом живописью, делая пейзажные этюды. Я наблюдала за ним. Смотрел он не прямо на пейзаж, а в маленькое зеркало, где видел всю отраженную натуру в уменьшенном виде. Изображение в зеркале было очень темного цвета и мало напоминало жизнь».
В Райволе Полонский услышал от местных жителей предание о том, что когда-то в этих местах по приказу Петра I был насажен лиственничный лес.
- А насколько достоверны эти сведения? - поинтересовался поэт.
- Да вы сами можете в этом убедиться - стоит только нанять таратайку и отправиться за четыре версты от станции. Здесь вам каждый чухонец дорогу покажет. Так что поезжайте и воочию убедитесь, что это исторический факт...«Мне говорили, - писал Полонский, - что дорога туда плоха и что лучше всего туда пешком идти, но идти пешком (за 9 верст от нашей дачи) не позволяла мне больная нога...
Вместо меня в эту лиственницу пошли пешком соседи и моя семья...
Отправилась семья моя в четвертом часу пополудни и вернулась в сумерках около 10 часов вечера. Вернулась радостная, вполне довольная своим путешествием, и все рассказы их были такого свойства, что я, как художник в душе, не мог не позавидовать жене и детям».
- Папенька, знаешь какие там лиственницы! Аж до небес! - восхищенно рассказывала дочь Наташа, раскрасневшаяся после долгой прогулки.
- Так уж и до небес? - улыбался Яков Петрович. - Ты ничего не напутала, Таша?
- Нет, Яков, - вмешалась в разговор Жозефина Антоновна, - Таша права: место там действительно удивительное. Признаться, ничего подобного я раньше не видела. Представляешь, великолепная роща, высокая и стройная, красноватые стволы лиственниц, покрытые у вершин дымчатой зеленью...
Рассказы домашних так увлекли поэта-художника, что он решил обязательно побывать в лиственничной роще, посаженной самим Петром I, и зарисовать ее.
«27 июля, пользуясь тепловатым, солнечным утром, послал я за маленьким Петром, который здесь всем известен как неподкупный и строгий сельский староста и судья, как хороший извозчик и как умный, знающий русский язык чухонец, - писал Полонский. - Я знал, что он не станет запрашивать лишнего, что ему известны здесь все пути и дороги, что лошадь его не пуглива и что этот маленький практический человек, в кожаной куртке и детских штанах, самый приятный из всех здешних чухонцев, о которых напрасно думают, что они глупы; впрочем, если и глупы, то не пьяницы, не воры и не мошенники, а это чего-нибудь стоит.
Я взял с собой бумагу и карандаш, хотя, признаюсь, рисовать карандашом с натуры нет у меня ни навыка, ни технических приспособлений, которые сокращают работу...
«Ну, авось что-нибудь и удастся!» - подумал я, садясь в таратайку вместе с сыном...
Не доезжая до станции, возница наш свернул направо, осторожно переехал рельсы железной дороги и по бревенчатой мостовой, очень тряской, выехал на проселочную дорогу. Мы поехали таким же лесом, как и везде в этих местах, куда бы мы ни поехали.
Все здешние хвойные леса однообразны, скучны и неряшливы - завалены буреломом, сухими сучьями, гниющими стволами и почерневшими от времени корнями их. По таким лесам, местами каменистым, местами болотистым, трудно ходить - проезжать же в экипаже и верхом в сумерки или ночью едва ли возможно».
Сначала дорога была ровной, и возница погонял лошадь, которая медленно рысила, недовольно фыркая.
Вскоре дорога перешла в плохо угадываемую просеку Лошадь перешла на шаг. Колеса то стучали по камням и стволам растущих вплотную к дороге деревьев, то погружались в тину или лужу. Таратайка раскачивалась из стороны в сторону. Солнце спряталось за тучи, и лес пугающе потемнел.
«Да когда же это мы доберемся! - думал Полонский, поглядывая на небо. - Тут и конца пути нет...»
Вдруг впереди показалась изгородь. Возница остановил лошадь, спрыгнул с облучка и отвел ее в сторону. Выдвинул жерди из изгороди и оглянулся на Полонского:
- Барин, дальше дороги нет, придется пешком идти.
- Что ж, пешком, так пешком...
Яков Петрович, опираясь на костыль, выбрался из таратайки и огляделся. Плотной стеной вокруг простирался лес, сосновый, еловый, можжевеловый.
- Это здесь? - удивленно спросил возницу.
- Э-э, барин, нет еще... Когда дойдем до места, и спрашивать не надо будет, сами увидите...
Сын Полонского подтвердил слова возницы:
- Ты сам увидишь разницу, папа.
Двинулись в глубь леса. Полонский с трудом перебирался через рытвины и скользкие камни. Сын помогал ему.
Наконец взорам путешествующих открылся живописный вид. «Лиственничный лес был не похож на те леса, которые остались за спиной, -продолжал повествование Полонский. - Незаметно мы вошли в него и очутились точно в сумрачном старинном храме, под колоннами таких прямых и таких высоких деревьев, что не запрокидывая головы нельзя было и видеть тонких вершин их, разветвленных в виде пучка или зеленой рогульки. Все кругом было глухо, мрачно, даже страшно. Казалось, не на небе собирается гроза, а этот лес, сизый и непроглядный, охватил нас, как грозовая туча. Вековые лиственницы посажены рядами колоссальных коридоров в готическом стиле, в особенности там, где они, как бы стрельчатые своды, сходятся своими вершинами. Этому очарованию не мало способствует и то, что стволы нисколько не закрываются сучьями, видны снизу до самого верху. Сучья, как и у старых сосен, начинаются высоко от корней, очень длинны, обнажены и только на концах, разветвляясь, покрыты мягкою бахромистою зеленью или висящими космами седого моха».
По вершинам лиственниц пробежал ветерок, смутный гул послышался в лесу, и тучи в небе постепенно рассеялись.
- Знаете, барин, - обратился к Полонскому возница-чухонец, здесь недавно прошла буря и повалила немало деревьев. Шестнадцатисаженные стволы лежали вповалку...
- Так куда же они подевались?
- Продали с аукциона, и почти задаром, по два рубля за ствол. Представляете?
- А куда же пошли деревья?
- Знамо дело, на верфи...
Полонский огляделся. Кое-где еще чернели вывернутые из земли корни лиственниц. Они казались похожими на фантастических косматых животных, вставших на дыбы с разинутыми пастями. Того и гляди, дотянутся своими когтистыми лапами до незваных пришельцев...
«Спускаясь все ниже и ниже по неровному лесному скату, дошли мы наконец до зеленой поляны, тоже покатой и протянувшейся вдоль речки Райвола, которая течет у опушки леса и, как кажется, служит ему границею, - вспоминал Полонский. - Речка эта не широка, но живописна, течет по камням и по валунам, которые высовываются из воды, как тюлени. При солнце и ясном небе цвет реки казался мне коричневым. Быть может, железистая вода придает ей такой вид. Через поляну, на которую мы вышли, ключевая вода пробирается из лесу к реке...»
Как было не запечатлеть эту красоту! Полонский со спутниками выбрались на сухое место. Здесь, на взгорке, стоял покосившийся сруб, набитый сеном. Яков Петрович уселся на траву, достал бумагу и принялся рисовать... Солнце уже стало клониться к закату, но на листе художника к этому времени уже красовались стройные лиственницы, темной стеной уходящие вдаль по берегу Райволы, теряющейся в густой чаще...
На обратном пути Яков Петрович размышлял о деяниях Петра I. «Это надо же! Лиственничный лес в Финляндии! - думалось ему - Петр Великий наверняка не случайно выбрал это место для посадки деревьев, которые здесь не росли. Он думал о будущем России, о строительстве флота - вот и посадил мачтовые деревья. Даже это маленькое дело, может быть, самое маленькое изо всех дел, совершенных преобразователем России, носит печать его души...»
На коленях усталого седобородого поэта покоилась папка с рисунками и набросками, и Яков Петрович блаженно улыбался: задуманное им дело выполнено...
В 1888 году Полонский принял участие в традиционной ежегодной выставке Академии художеств.
Престижная выставка не только показывала итоги работы выдающихся русских художников - питомцев Академии, имевших звания академиков, профессоров или классных художников, но и предоставляла возможность выставить свои работы на суд зрителей художникам-любителям.
В выставке приняли участие Айвазовский, Бенуа и другие признанные знаменитости, вольные общники Академии художеств Каразин, Сергеев...
«Особенным богатством и разнообразием отличается на академической выставке отдел пейзажа», - писал критик Е.Н. Опочинин. Действительно, здесь экспонировалось около 150 картин.
Полонский выступал как художник-любитель и представил на выставку два живописных этюда. Какова же была его радость, когда одна из его картин была продана! Это был успех, к тому же поэт получил некоторую сумму денег.
Вскоре после выставки Яков Петрович получил официальное письмо от Московского общества искусства и литературы, извещавшее о том, что оно «в заседании своем 16 октября 1888 года единогласно просит» его «принять звание почетного члена общества».
По итогам выставки Полонский был удостоен звания вольного общника Академии художеств. До введения устава Академии 1893 года подобного удостаивались как русские, так и иностранные художники за свои
произведения, представленные на выставках; присваивалось это звание и отдельным лицам за заслуги в области искусства. Это почетное звание принесло поэту известность среди художников.
Рисование и живопись на всю жизнь остались второй, после поэзии и прозы, страстью Якова Петровича. В 1879 году он признавался в письме Тургеневу: «О живописи мечтаю, как пьяница о водке или голодный о куске хлеба». Уже в конце жизненного пути, в 1893 году, поэт-художник писал сыну своего университетского товарища Игнатия Уманца: «Моя живопись хоть и дилетантизм, но, надеюсь, дилетантизм простительный, тем паче, что я распродал в рознь много моих картинок, по крайней мере — рублей на 800».
Наследие Полонского-художника достаточно богато: в различных архивах и музеях России хранится более 500 рисунков и набросков в различной технике (карандаш, перо, акварель, сепия), около 100 этюдов маслом, более десятка альбомов с зарисовками.
Сколько рисунков карандашом и тушью, разбросанных по письмам Полонского, сколько живописных этюдов, распроданных поэтом, осело в частных коллекциях или смыто волнами времени - разве теперь узнаешь?..