Письмо от Фета

В Петербурге Яков Петрович получил письмо от Фета. Как и уговаривались, он звал друга с семьей к себе в Воробьевку. Но служба есть служба... Полонский написал в ответ: «Прошлое лето я был в отпуску, н по закону могу получить отпуск только через два года на третий...

Прошли незабвенные времена, когда у нас председателем был Тютчев, когда можно было на целые полгода уезжать и когда на это никто не обращал внимания.

Но ты же не прочь от того, чтобы на Руси была дисциплина. И вот дисциплина завелась: подписавши мне в июле отпуск, начальник Главного управления по делам печати тотчас же прислал в комитет бумагу - уведомить его, вернусь ли я в срок, т.е. ровно через два месяца, или не вернусь? И если бы я не вернулся, у меня бы вычли жалованье за все со мной просроченное время...

- Вот ты тут и живи! - повторяю восклицание покойного Ивана Сергеевича Тургенева.

...Но мы живем в стране неожиданностей.

Может случиться, что меня выгонят со службы и я останусь искать себе место дворника.

...Если случится моей семье в будущем году быть в Воробьевке, все, что могу я, это взять свидетельство (а не отпуск) и прикатить к тебе на неделю (так я ездил в Киев - по одному свидетельству, подписанному А.Н. Майковым, без всякого разрешения от высшего начальства)».

В гости к Фету Полонскому с семьей удалось поехать летом 1890 года. Стеснительный Яков Петрович сначала засомневался, сможет ли принять Фет все его семейство, состоящее из пяти человек: его самого, жены и троих детей. К тому же он предполагал взять с собой экономку Эмилию Петровну, давно уже ставшую как бы членом семьи. Ехать в таком многочисленном составе в гости Полонский считал неудобным, да и не хотелось доставлять излишнее беспокойство пожилому другу.

Дочь поэта Наташа серьезно занималась музыкой, и ей необходимо было ежедневно играть на рояле. Младшему сыну Борису предстояло готовиться к переэкзаменовке в гимназии, надо было заниматься и старшему сыну, Александру - студенту историко-филологического факультета Петербургского университета. Как быть?

Колебания друга развеял сам владелец Воробьевки, прислав Наташе Полонской шутливое стихотворение, датированное 20 апреля 1890 года:

Я вмиг рассеял бы, кажись,
Хлопушкой рифм сомненья ваши,
Когда б стихи и мне дались
Легко, как вашему папаше.

Я б вам сказал, что кабинет
Мой наверху, нельзя и дале,
А потому препятствий нет
Вам упражняться на рояле.

При вас доволен буду всем,
И всем вам все мы будем рады.
Мы ищем вместе жить не с тем,
Чтоб находить во всем преграды.

Итак, решено: на лето семья Полонского отправится в фетовскую Воробьевку.

Весна промелькнула в сборах и ожидании заманчивой поездки. Яков Петрович, по обыкновению, запасся красками, кистями, карандашами и прочими принадлежностями для занятий живописью и рисованием. Жозефина Антоновна заранее заготовила воск для лепки. Собирались в дорогу и дети.

Наконец, настал июнь-разноцвет. Полонский получил отпуск в Комитете иностранной цензуры - и семейство отправилось в дорогу. Прощай на все лето, туманно-знобкий Петербург!

Фет встретил Полонских с нескрываемым душевным теплом. По обыкновению, сам показал гостям свое обширное имение. Яков Петрович порадовался благоустроенной жизни друга. «Его поразил широкий размах деревенской жизни Фета, - писала современный литератор Н.H. Фонякова, - прежде всего его дом. Он так отличался от скромной обители Тургенева в Спасском-Лутовинове - деревянного флигеля, чудом уцелевшего от сгоревшей еще в 1839 г. барской усадьбы...

Фетовский дом был настоящим «дворянским гнездом», прочным и удобным, казался родовой усадьбой поэта. Самый внешний вид его говорил о спокойной, установившейся жизни, которую обитатели его вели с почти городским комфортом.

Вход через террасу вел в высокие, светлые и просторные парадные комнаты, окна их выходили в сад. Первой была гостиная, обставленная модной современной мебелью орехового дерева с мягкой обивкой. Великолепный рояль говорил о любви хозяев к музыке (Мария Петровна, жена Фета, была хорошей музыкантшей). Со стен смотрели семейные портреты и картины в золоченых рамах, а с каминной полки усмехался бронзовый Ртищев, ставший как бы хранителем Воробьевского гнезда. Большое зеркало над камином отражало проходящих в соседнюю стоповую с круглым столом и висячей лампой над ним, с буфетом, полным разнообразной посуды. Далее, через переднюю, был выход в сени и на жор, по направлению к кухне, откуда приносили кушанья. Кроме этих входов, в доме были еще два - с торцовых сторон, ведших в коридор и из него в спальные и туалетные комнаты.

Библиотека Фета на бывшем чердаке поражала обилием и разнообразием книг. В кабинете на письменном столе стояло пресс-папье в виде Иандомской (Июльской) колонны, сооруженной в Париже на площади Бастилии... Фет считал ее символическим выражением его тезиса о том, ЧТО свобода является основой художественного творчества, но неосуществима в политической жизни».

Описание усадебного дома Фета сохранилось в письме Александра Полонского, сына поэта, к своему товарищу от 14 июня 1890 года: «Дом... двухэтажный, желтый, со стороны двора ничем не примечательный. На дворе расположены: кухня, здание, соответствующее по виду и по своему местоположению относительно главного дома... флигелю, огромный сарай и конюшня, очень чисто содержащаяся. Дом как бы соединен с кухней и флигелем (флигель слева от дома, кухня справа) двумя красивыми, густыми, живыми - из дикого винограда - изгородями с калитками в сад... Между кухней и каким-то зданием простая изгородь отделяет двор от парка, а между сараем и конюшней небольшая каменная стена со сводообразной калиткой, за которой возвышается опушка парка, густо заросшая кустами и крапивой. Конюшня соединена с флигелем стеной, в которой проделаны ворота с фонарями, стоящими на стене по бокам, но никогда, как мне уже сообщили, вероятно, в видах экономии, не зажигаемых...

Воробьевка. Усадебный дом А.А. Фета. Этюд Я.П. Полонского
Воробьевка. Усадебный дом А.А. Фета. Этюд Я.П. Полонского

Дом со стороны сада имеет большой, весь густо обросший виноградом балкон, с полом, крытым железными листами, сильно накаляющимися от солнца. Под балконом грот... от дома круто и далеко вниз к речке спускается сад, красиво засаженный розами и с замечательными, симметрично растущими великанами-деревьями».

Семейство Полонских разместилось во флигеле, где они занимали, по словам сына поэта, три с половиной комнаты. «Половиной комнаты» Александр называл небольшую переднюю, где спала экономка Эмилия. Комнаты были оклеены новыми обоями. Окна выходили в поле. Другой вороной флигель был обращен к дому. Перед входом зеленели кусты отцветающего жасмина, и легкое благоухание слышалось в воздухе. Здесь уютно расположились деревянные кресла, диван и стол...

Воробьевка с ее старинным парком и благоухающим садом очаровала Я нова Петровича Полонского, и он в погожие дни отправлялся писать маслом пейзажные этюды. Запечатлел усадебный дом, сад, парк с пышным цветником и говорливым ручьем - «железистым ключом», купальню, фонтан с виднеющимися вдали копнами сена на лугу.

Летом, бывая на природе, Полонский обычно больше занимался рисованием и живописью, чем сочинительством. Хотелось запечатлеть столь быстро пролетающее в российских краях лето с его цветами и травами, зелеными рощами и просторными полями. Слякотной осенью, вьюжной, морозной зимой или в весеннюю распутицу не выйдешь из дому с моль-Осртом и палитрой - вот и приходилось совершенствовать свой талант художника в летнюю пору. Очевидно, поэтому на многочисленных живописных этюдах Якова Петровича запечатлено одно время года - цвета-с тс, духмяное лето...

Друзья-поэты много времени проводили вместе. «В глухой, заповедной российской провинции, в задумчивые тихие вечера, на прогулка \, за самоваром шли бесконечные задушевные беседы, - писала диктатор Н.Ф. Богданова. - Им было что вспомнить, о чем поговорить.

Вспомнить незабвенного Тургенева, которого уж не было, - а с ним столько в судьбе их было связано!.. Друг золотой молодости Яков Петрович словно возвращал помещика Шеншина к поэту Фету, на стезю литературную... Оба читали стихи. И писали их».

Иногда Полонский заводил речь о том, что оба они постарели, и стихи уже пишутся не так легко, как в годы студенческой юности, когда, казалось, сама жизнь, несмотря на ее острые углы, была наполнена поэзией.
- Послушай, Афанасий Афанасьевич, а помнишь, как наши фонтаны поэзии - и твой, и мой - выбрасывали чистые поэтические струи? - мечтательно и с легкой грустью говорил Яков Петрович. - Сейчас совсем не то...

- Помню, помню, как же... - согласно кивал Фет.

- А как ты думаешь, не пора ли нам «заткнуть свой фонтан», как советовал незабвенный Козьма Прутков? Чистых струй-то давно не видно...

- Знаешь, Яков Петрович, - Фет хитровато щурился и прятал лукавинку в пушистую бороду. - Помню, когда-то в полку мы трунили над майором, пившим чай с лимонным соком, который он в продолжение долгих дней выжимал из лимона, лежавшего на сыром окне. Мы забавлялись: ведь он пил собственно оконную сырость! Но, с другой стороны, нельзя же сказать, что он выжимал грецкую губку, а не лимон!.. Вот такие и мы с тобой, дружище, - настоящие, хотя и старые, лимоны.

- А, по-моему, твое сравнение весьма неудачно, - возражал Полонский. - Почему выжатый лимон должен гордиться тем, что он лимон, и чем он лучше всякого другого спелого и нетронутого фрукта? И почему исписавшийся поэт лучше храброго офицера или умного и дельного чиновника?

- Ах, вон ты куда повернул! Но ведь ты сам же говорил о поэтическом фонтане.

- Да, говорил, - с высоты своего роста величественно склонял голову Полонский. - Но мое сравнение вернее. Изволь, вот оно: трубы нашего поэтического фонтана давно заржавели и требуют постоянного ремонта. Чистый ключ поэзии мы, старики, должны заботливо очищать, пользуясь своей опытностью и развитым вкусом. Вот так-то!

Впоследствии в шутку Полонский написал стихи, навеянные этим разговором, и послал их Фету:

Мы - два выжатых лимона,
На сыром окне лежим...
……………………………..
И к чему мы приуныли?!
Нам все это нипочем:
Век лимонами мы были
И лимонами умрем.

Лимонами ли называли себя поэты, заржавевшими ли фонтанами -суть не в этом. Поэзия продолжала жить в их чутких душах.