В 1890 году в Петербурге вышел в свет поэтический сборник Полонского «Вечерний звон», в котором поэт подводил итоги своей долгой и многотрудной жизни. Он всем своим существом чувствовал, что годы бегут под уклон и «к весне возврата нет», и потому готовящемуся к изданию сборнику своих стихотворений дал «говорящее», символическое название. В книгу, объем которой составлял немногим более 200 страниц, вошли стихотворения 1887-1890 годов. Они действительно стали «вечерним звоном», последним звучанием нежной «золотой арфы» поэта.
На обложке книги был изображен поющий соловей, примостившийся на арфе, что дало повод Фету так прокомментировать книгу собрата по перу в письме к автору «Вечернего звона» от 28 октября 1890 года: «Так как язык у меня один, а подарков вчера я получил от тебя два - прелестное письмо и прелестную книжку «Вечерний звон», на которой соловей вечно будет петь, сидя на арфе, то я не успею поблагодарить тебя достаточно за каждый из подарков, как бы следовало...»
Критик и исследователь русской литературы Лев Иванович Поливанов был большим почитателем поэзии Полонского. По поручению Академии наук он написал статью о сборнике «Вечерний звон», за который Я.П. Полонский в 1891 году получил вторую по счету Пушкинскую премию. Полонский выслал статью литературоведа Фету, и тот так оценил статью в письме от 2 декабря того же года: «Благодарю тебя за высылку разбора Поливанова. По отношению к тебе, как к Якову Петровичу, критик, вероятно, совершенно прав: и теоретически, и практически, - доставлением тебе премии. Но с моей точки зрения я не могу очень восхищаться его статьею потому, что в поэте Полонском восхищаюсь не тою сознательно философской стороною, которую он постоянно тянет в гору, как бурлак баржу, умалчивая при этом о тех причудливых затонах, разливах и плесах, которых то яркая, то причудливо мятежная поверхность так родственно привлекает меня своею беззаветностью».
Полонский лично не был знаком с Поливановым, жившим в Москве. Но лестные слова рецензента растрогали Якова Петровича, и между ними завязалась переписка. В одном из писем поэт сетовал: «.. .Спросите теперь любого молодого студента или юношу, какой его любимый поэт? Он удивится. Молодежь - и в том числе мой сын - прямо заявляют мне, что в поэзии они не находят ничего дурного, но она их мало занимает, она отошла уже на последний план или уступила место иным вопросам -вопросам политики и социологии. Я даже и понять не могу, откуда такое множество стихов и новых стихотворений! Их в журналах пропускают даже сентиментальные барышни!» И все же престарелый поэт продолжал творить, поскольку не писать он не мог.
Как считают некоторые литературоведы, в 1880-1890-е годы в поэзии Полонского преобладали религиозно-мистические настроения, что, впрочем, естественно для преклонных лет поэта. Сборник «Вечерний звон» не случайно проникнут мотивами смерти, мимолетности человеческого счастья; в гипертрофированном виде здесь развились и присущие Полонскому с детской поры образы ночных видений, снов, даже галлюцинаций.
Интересно, что Фет, поэтический собрат Полонского, четыре выпуска своих стихотворений, вышедшие в 1883, 1885, 1888 и 1891 годах, назвал похоже: «Вечерние огни».
Владимир Сергеевич Соловьев, поэт, литературный критик и философ, сын выдающегося русского историка, академика Петербургской Академии наук СМ. Соловьева, писал в 1890 году в статье, посвященной лирике Фета и Полонского: «Далеко не все состояния души могут быть предметом лирической поэзии. Чтобы воспроизвести свои душевные состояния в стихотворении, поэт должен не просто пережить их, а пережить их в качестве лирического поэта. А если так, то ему вовсе не нужно ограничиваться случайностями своей личной жизни, он не обязан воспроизводить непременно свою субъективность, свое настроение, когда он может усвоить себе и чужое, войти, так сказать, в чужую душу.
...Россия может гордиться своими лирическими поэтами. Из ныне живущих первое место бесспорно принадлежит Фету и Полонскому. Вечерние огни первого и Вечерний звон второго еще проникнуты вечно юной силой вдохновения: это все тот же Фет, тот же Полонский...»
В ноябре 1892 года до Полонского дошла весть о смерти последнего из друзей юности - Афанасия Афанасьевича Фета.
Тяжело больному поэту врачи строго-настрого запретили употреблять спиртное. Но кто о своей смерти ведает? Утром 21 ноября Фету захотелось выпить шампанского. Жена, Мария Петровна, попыталась его отговорить от этой затеи, но поэт был непреклонен и послал ее просить у доктора разрешения и купить шампанского.
Когда жена уехала, Афанасий Афанасьевич подозвал секретаршу и она под его диктовку написала на листе бумаги: «Не понимаю сознательного преумножения неизбежных страданий. Добровольно иду к неизбежному». Внизу поэт своей рукой оставил подпись: «21 ноября. Фет (Шеншин)».После этого Фет схватил лежащий у него на столе стилет - нож для разрезания бумаги, но стилет у него отобрали. Тогда задыхающийся Фет поспешил в столовую, где в буфете хранились столовые приборы, в том числе и ножи. Но добежать до столовой ему не удалось. Взволнованный поэт тяжело рухнул на стул, лицо его налилось краской, глаза широко раскрылись... и внезапно наступила смерть.
Полонский долго раздумывал: была ли смерть друга естественной или все-таки это было самоубийство? Ответа на этот вопрос никто дать не мог... Невольно подумалось: «А мне, мне-то сколько осталось жить?»
В последние годы жизни «вечерний звон» все явственней слышался в стихотворениях Полонского:
Вечерний звон... не жди рассвета;
Но и в тумане декабря
Порой мне шлет улыбку лета
Похолодевшая заря...
На все призывы без ответа
Уходишь ты, мой серый день!
Один закат не без привета...
И не без смысла - эта тень...
Вечерний звон - душа поэта,
Благослови ты этот звон...
Он не похож на крики света,
Спугнувшего мой лучший сон.
Вечерний звон... И в отдаленьи,
Сквозь гул тревоги городской,
Ты мне пророчишь вдохновенье
Или могилу и покой.
В другом варианте стихотворения «Вечерний звон», помеченном, как и процитированное выше, 1890 годом, звучит тот же мотив ухода из жизни, отрешенности от всего земного:
На все призывы без отзыва
Идет к концу мой серый день:
И дрогну я, и терпеливо
Жду... Приходи, святая тень!
Я к ночи сердцем легковерней,
Я буду верить как-нибудь,
Что ночь, гася мой свет вечерний,
Укажет мне на звездный путь.
Чу! колокол... Душа поэта,
Благослови вечерний звон! –
Похож ли он на крики света,
Спугнувшие мой лучший сон?!
Вечерний звон... и в отдаленьи,
Сквозь гул тревоги городской,
Пророчь мне к ночи вдохновенье
Или могилу и покой.
Но жизнь и смерти призрак миру
О чем-то вечном говорят: —
И как ни громко пой ты, - лиру
Колокола перезвонят.
Похожий мотив звучит и в стихотворении «На пути»:
Хмурая застигла ночь,
На пути - бурьян...
Дышит холодом с реки,
Каплет сквозь туман.
Здесь излюбленный многими поэтами образ пути, дороги предстает жизненной стезей Полонского, со всеми ее поворотами и ухабами.
В стихотворении «Тени и сны», написанном 20 февраля 1891 года, «поэт грез» снова уводит читателей на грань фантазии и реальности, сна и яви:
Я свечи загасил, и сразу тени ночи,
Нахлынув, темною толпой ко мне влетели;
Я стал ловить сквозь сон их призрачные очи
И увидал их тьму вокруг моей постели.
Таинственно они мигали и шептались:
Вот он сейчас заснет, сейчас угомонится...
Давно ль мы страшным сном счастливца любовались, -
Авось веселый сон несчастному приснится.
……………………………………………………….
И к окнам хлынули, и на пороге стали, -
Я видел, при огне, их чуть заметный трепет,
Но то, что я писал, они уж не видали,
И я записывал таинственный их лепет.
Удивительным образом это стихотворение, написанное поэтом на склоне лет, перекликается с его юношескими строками:
Пришли, и стали тени ночи
На страже у моих дверей!
Жизнь поэта неумолимо приближалась к своему естественному завершению, но он по-прежнему оставался верен своей лире, ноющей о чем-то неземном и таинственном.
«Вечерний звон» Полонского звучал прощальным мотивом его творчества.