Целое созвездие славных имен блистало в небогатой квартире Полонских! Люди шли не к министру, не к градоначальнику или другому высокопоставленному чиновнику - они приходили к Поэту, чтобы почерпнуть и на всю жизнь сохранить душевную чистоту, которую излучал этот седобородый и больной старец.
Трудно перечислить всех, кто посещал «пятницы» Полонского (на разных квартирах). Здесь бывали многие петербургские знаменитости: писатели, поэты, литературные критики Достоевский, Тургенев, Фет, Майков, Плещеев, Гончаров, Данилевский, Лесков, Григорович, Гаршин, Фофанов, Случевский, Чехов, Вс. Соловьев, Перцов, Горбунов, Аверкиев, Опочинин, Венгеров, Шелгунов, Стасюлевич, Амфитеатров, Гиппиус, Мережковский, Потехин, Фидлер, Бибиков, Лейкин, граф Голенищев-Кутузов, И. Ясинский, Е. Леткова-Султанова, Е. Безобразова, Л. Нелидова, А. Панаева-Головачева; переводчица М.В. Ватсон, критик В.В. Чуйко; художники Айвазсвский, Верещагин, Репин, Крамской, Остроумова-Лебедева, Соловьев, Самокиш, Клевер, К.Е. Маковский, художник и прозаик 11.11. Ка-разин; музыканты и композиторы Чайковский, Рубинштейн, Барятинский, Кублицкий, Христианович, Сипягина-Лилиенфельд; артисты М.Г. Савина, М.И. Писарев, Д.М. Леонова, Л.Б. Яворская, Александр Штакеншнейдер (сын знаменитого архитектора); скульпторы М.О. Микешин и М.А. Чижов, историк искусства, художественный и музыкальный критик В.В. Стасов, историк СМ. Соловьев, зоолог В.Д. Аленицын, издатель и журналист П.А. Гайдебуров, обер-прокурор Синода К.П. Победоносцев, государственный деятель и ученый И.А. Вышнеградский, известный юрист, член Государственного совета А.Ф. Кони и другие выдающиеся личности той поры. Приходили к Полонскому и сослуживцы по Комитету иностранной цензуры: Мардарьев, Златковский, Ратынский. Иногда кое-кто из гостей приходил с женой (очевидно, когда супруга хотела лично лицезреть патриарха русской поэзии).
Редко кто из деятелей культуры той поры не побывал у Полонского или не слышал о его «пятницах».
Достоевский побывал в гостях у поэта в один из вечеров, когда Полонские жили в доме на углу Николаевской и Звенигородской улиц, и окна их квартиры выходили на печально памятный Семеновский плац....
Е.П. Леткова-Султанова, писательница и переводчица, оставила впечатляющий рассказ о встрече с писателями: «Это было в зиму 1878-1879 года. У Я.П. Полонского и его жены Жозефины Антоновны уже были тогда их знаменитые «пятницы», и Яков Петрович как-то сказал мне ласково и внушительно:
- Вы непременно должны быть у нас в эту пятницу. Не пожалеете! На этот раз будет особенно интересно...
В прихожей меня поразило количество шуб, висевших на вешалке и лежавших горой на сундуке, обилие галош и шапок, и рядом с этим полная тишина, полное отсутствие человеческих голосов.
- А-а!.. Пожалуйте! - приветливым шепотом встретил меня Яков Петрович на пороге первой комнаты. - Пожалуйте!..
Он по дружески взял меня под локоть, провел через пустую залу с накрытым чайным столом и пропустил во вторую комнату.
Здесь у среднего из трех окон стоял кто-то, а вокруг его сплошной стеной толпились мужчины и нарядные женщины, старые и молодые, -и молча слушали. В первую минуту я могла только расслышать глухой, взволнованный голос:
- Холодно!.. Ужасно холодно было!! Это самое главное. Ведь с нас сняли не только шинели, но и сюртуки... А мороз был двадцать градусов...
И вдруг, в промежутке между стоявшими передо мной людьми, я увидела сероватое лицо, сероватую жидкую бороду, недоверчивый, запуганный взгляд и сжатые, точно от зябкости, плечи.
«Да ведь это Достоевский!» - чуть не крикнула я и стала пробираться поближе. Да! Достоевский!.. Но совсем не тот, которого я знала по портретам с гимназической скамьи... Я не понимала, что передо мной Достоевский, и не верила, не верила, что это он: он - не только великий писатель, но и великий страдалец, отбывший каторгу, наградившую его на всю жизнь страшной болезнью.
Оказалось, что Яков Петрович Полонский сам подвел Достоевского к окну, выходящему на плац, и спросил:
- Узнаете, Федор Михайлович? Достоевский заволновался...
Да!... Да!... Еще бы... Как не узнать?..
И он мало-помалу стал рассказывать про то утро, когда к нему в каземат крепости кто-то пришел, велел переодеться в свое платье и повез... Куда? Он не знал, как и не знали его товарищи... Все были так уверены, что смертный приговор хотя и состоялся, но был отменен царем, что мысль о казни не приходила в голову. Везли в закрытых каретах, с обледенелыми окнами, неизвестно куда. И вдруг - плац, вот этот самый плац...
Достоевский умолк. Яков Петрович подошел к нему и ласково сказал:
- Ну, все это было и прошло... А теперь пойдемте к хозяюшке... чайку попить.
- Прошло ли? - загадочно сказал Достоевский». Действительно, в жизни Достоевского ничего не проходило бесследно...
В конце 1879 года Полонские сняли квартиру на Фонтанке - здесь плата была умереннее. Литературные вечера и здесь собирали многочисленных гостей. О своих встречах с поэтом оставил воспоминания ныне забытый прозаик и историк Евгений Николаевич Опочинин.
«Квартира его помещалась во дворе довольно большого каменного дома Безобразова на Фонтанке, не вспомню теперь, в котором этаже... -писал он. - Меня проводили в кабинет поэта, небольшую комнату с дешевыми обоями на стенах и обставленную довольно скудно старой мебелью. У небольшого письменного стола в креслах сидел Яков Петр. На столе, заваленном книгами и бумагами, не было порядка, все как-то громоздилось одно на другое. Простой письменный прибор, стаканчик с перьями и карандашами и другой, с торчащими в нем любимыми сигарами Якова Петр., - вот и все, что здесь было. Яков Петр, приподнялся мне навстречу и радушно меня приветствовал. В незатворенную дверь кабинета долетали откуда-то детские голоса.
Как-то сразу беседа моя с Яковом Петровичем перешла на литературу. Мы почему-то заговорили о только что появившихся тогда «Братьях Карамазовых» Ф.М. Достоевского.
- Этот роман его я считаю величайшим произведением. Он весь какой-то особенный, что-то никогда еще небывалое появилось с ним в нашей литературе. Но и какой вместе с тем гнет и мрак!.. Но вот я думаю: можно ли назвать это романом? - обратился ко мне Яков Петрович.
- Но как же иначе можно было бы назвать «Карамазовых»'? Ведь «роман» - это общеупотребительное название. Не повесть же это, не рассказ?
- То-то вот и есть, что «роман» общеупотребительное название для обычных произведений. Роман бытовой, даже идейный... А тут мы имеем дело с изображением типических сторон духовной жизни целых поколений. Так какой же это роман, уж скорее «Карамазовых» надо бы назвать поэмой. Ведь назвал же Гоголь «Мертвые души» поэмой?
Так беседовали мы, когда в кабинет вошла совсем еще молодая женщина с очень приятным, но как будто нерусского типа лицом с красивыми темными глазами.
Яков Петр, представил ей меня, назвав ее Жозефиной Антоновной, своей женой...
Час был уже не ранний, время близилось к обеду, для первого визита было достаточно, и я простился с Яков. Петровичем».
При следующей встрече с Опочининым Полонский снова пригласил его в гости. На этот раз поэт принял гостя не в кабинете, а в большой комнате. Он был не один. Опочинин вспоминал: «...Я увидел массивного старика с густыми седыми волосами и такой же короткой бородкой, сидевшего развалясь и поджав под себя одну ногу на мягком диване.
Полонский представил меня, назвав незнакомца Иван Сергеич.
«Боже мой! Да ведь это Тургенев!» - мысленно воскликнул я, пораженный необычной встречей. То-то что-то знакомое, много раз виденное показалось в его лице.
Иван Сергеевич, неразборчиво тонким голосом бросив по моему адресу какое-то обычное приветствие, не вставая, протянул мне пухлую, выхоленную руку. Я был чрезвычайно смущен и этим снисходительно-небрежным приветствием, и скользящим, незамечающим взглядом из-под густых седых бровей.
Яков Петрович указал мне на кресло рядом с ним, но я тихонько удалился в уголок, как робеющий ученик перед экзаменом...»
В следующий раз Опочинин встретился с Полонским в Москве, на торжествах по случаю открытия памятника А.С. Пушкину. Тогда же Достоевский, с которым молодой литератор и любитель древностей был знаком, вторично представил его Тургеневу.
Однажды Полонский сам заехал на квартиру к Опочинину, но не застал его. Поэта проводили в кабинет, где он побеседовал с женой молодого литератора и оставил ему на память на письменном столе, под развешанным на стене оружием, шутливое стихотворение-экспромт:
Когда б я древним был кинжалом,
Меня бы смазывали салом,
Чтоб я не ржавел никогда,
Но я поэт, и не беда,
Коли никем не буду смазан,
Не буду куплен знатоком
И у него под нумерком
К гвоздю веревочкой привязан.