Когда Полонский отмечал именины, в его квартире было особенно многолюдно. Гости поздравляли поэта и спрашивали его о здоровье.

- Слава Богу, скверно, - отвечал поэт и вспоминал случай, рассказанный ему Фетом. Однажды Страхов осведомился у Толстого о его здоровье, на что Лев Николаевич шутливо ответил:

- Да вот старость все никак не проходит...

Об одной из «пятниц», на которой отмечались именины Я.П. Полонского, 30 декабря 1886 года, рассказал литератор Е.Н. Опочинин: «К сожалению, я не был в этот раз у Полонского и узнал о тезоименитстве поэта лишь через неделю. А между тем собрание на этот раз было поистине замечательное и ознаменовалось коллективным приветствием в стихах, обращенным к Я.П. от лица семи его гостей: Д.В. Аверкиева, Писарева (М.И. Писарев - актер-трагик. – А.Л.), Алек. Штакеншнейдера (актера, сына архитектора А.И. Штакеншнейдера. -А.П.), Н.Н. Каразина, Всев. Мих. Гаршина, Н.С. Лескова и Аленицына (зоолога. - А.П.).

Те, кто в этот день не удосужился посетить поэта, потерпели упрек за это, упомянутый в стихах... Вот это знаменательное полушуточное стихотворение:

Грустен и весел вхожу я, Полонский, в твою небольшую квартиру,
Сколько художников тут, и поэтов, и знаменитых ученых...
Здесь драматург наш известный Аверкиев Дмитрий Васильев;
Писарев - трагик российский с челом, устремленным к звездам;
Здесь Каразин, бытописец стран отдаленных, свирепых, -
Азии Средней, а вот и Микешин Михайло,
Вечный творец монументов, коих не сгложет и время.
Тут и философ, усердный великого Канта поклонник
Страхов Никола, рожденный от имя того же просяща.
Тут Соловьев-византиец и Вышнеградский - кудесник
Дела российских финансов; Гаршин - писатель скромнейший,
Много пустивший по свету чудесных и славных творений,
Венгеров - критик свирепый и Майков - певец сладогласный;
Юный Черкасов юрист и Бибиков - юный писатель;
И Аленицын Владимир, на море Аральском открывший
Муху, светящую вкупе с искристою редкой рыбой.
Дивный ваятель Чижов, обучивший ваятеля также
Милую дома хозяйку, супругу твою, Жозефину.
Тут и Лесков еретик, Ахиллы дьякона друг неразлучный.
Тут обуздатель печатного слова Михайло Златковский,
Сам нецензурный поклонник красот сокровенных природы.
Тут и Рытинский, маститейший цензор из ныне живущих,
Польских герберов превеликий знаток и любитель.
Тут Штакеншнейдер-актер, зачинатель сего песнопенья,
Он же любитель бутылки, а также прекрасного пола.
Тут и пьянистка Сипягина, ставшая дамой морскою.
С Лилиенфельдом супругом - ценителем моря отважным.
Здесь Александр Топоров - Тургенева друг неразлучный,
Здесь маринист Айвазовский - великий в мире художник;
Здесь и Веревкин-гравер, тонким резцом начертавший
Лик столь любезный всем нам Иакова - дома владыки,
Тут и Ясохов брадат, блюститель закона в сенате;
Врач знаменитый Рюльман - целитель носов и гортаней.
Уманца оба супруга являют нежнейшую пару:
Он воспевает Фирдуси, она ж его вдохновляет;
Тетка поэта - Елена Андреевна, которого дядей
Нежно она величает противу всяких обычай.
Тут и вдова мариниста, вечно живущего с нами
В ряде бессмертных творений, Гаршина также супруга -
Врач, умудренный наукой на ныне скончавшихся курсах...
Рад я их видеть безмерно, но все ж мне горько помыслить,
Что я не вижу здесь много друзей твоих, нежно любимых.
Графа Кутузова нет, нет Пертелева князя.
Нет Безобразовой здесь, нет Григоровича также.
Нет тут и многих друзей, и да будет за это им стыдно...

Проходил месяц за месяцем, протекали года, а пятницы у Полонского оставались неизменными, и все, кто мог, у кого был досуг, посещали радушный дом хозяина».

Барон Остен-Дризен писал: «...В день именин Я.П., день, когда «весь Петербург» сходился в уютный кабинет поэта-старца, я поздравил Я.П. и спросил о его здоровье...» Полонский отвечал своей обычной фразой и, по давней привычке, долго не выпускал руку гостя.

В день именин Полонского в гости к нему заглядывали и важные гости, не походившие на людей литературного, художественного, артистического круга. З.Н. Гиппиус, в ту пору молодая писательница, вспоминала: «Среди толпы, то в той, то в этой комнате, прохаживался, особняком, какой-то странноватый человек. Мы с ним все погладывали друг на друга, я на него, он на меня. Не очень высокий, худощавый, походка неторопливая, зацепляющая каблуками пол. Бледный... старик? Нет, неизвестного возраста человеко-существо, с жилистой птичьей шеей и - главное (это-то меня и поразило) - с особенно бледными, прозрачно-восковыми, большими ушами. В этих ушах было даже что-то жуткое...

Надо спросить Минского...

- Скажите, пожалуйста, кто это был... с ушами? Подошел к вам недавно, у окна?

- Как, вы не знаете? Да это Победоносцев!»

Действительно, это был сам обер-прокурор Синода К.П. Победоносцев, пожаловавший в гости к поэту.

Писатель А.В. Амфитеатров удивлялся: «И отчего все эти высоко и просто превосходительства здесь совсем не те Юпитеры, какими знают их не только их собственные ведомства и департаменты, но даже обыкновенная «улица»... Мы, взаимно чуждые всюду, здесь свои, равные, - точно студенты разных выпусков на общем университетском празднике...»
Полонские жили небогато, но для гостей всегда готовилось незатейливое угощение. Самовар кипел не переставая. На столе стояли легкие закуски и чай. Специальных приглашений никому не посылали - дом Полонских по пятницам был открыт для всех желающих пообщаться с выдающимся поэтом, побеседовать о литературе и искусстве. Гости начинали приходить с девяти-десяти часов вечера. Каждый мог подойти к столу перекусить и выпить чашку чаю.

Барон Остен-Дризен, часто общавшийся с Полонским в последние годы его жизни (они познакомились в 1892 году), написал после смерти Якова Петровича удивительно тонкие и точные воспоминания о душевной щедрости, добром характере поэта и его знаменитых «пятницах»:

«С Полонским я познакомился лет шесть тому назад. Ввел меня к нему в дом Б.В. Никольский, в то время студент С.-Петербургского университета... товарищ мой и сына Якова Петровича, Александра Яковлевича. Никольский немного удивился, что при моем интересе к литературе я до сих пор не знаком с «пятницами» Полонского. По его словам, «пятницы» так же обязательны, как «вторники» К.К. Арсеньева, другого друга молодежи, устраивавшего по зимам литературные вечера. Правду сказать, в Петербурге только и были эти два дома, Полонских да Арсеньева, и только тут молодежи как-то спокойно думалось и дышалось.

Помню, я первый раз попал к Полонскому в самый разгар одной из «пятниц». Полонские жили в угловом доме Знаменской и Бассейной и занимали чуть ли не целый этаж, самый верхний.

Сколько раз, чуть ли не с одного маха, взбегал я по высокой лестнице и, еле отдышавшись, звонил у дверей с выгравированной на медной дощечке фамилией: «Яков Петрович Полонский»... В описываемое... время она заставляла учащенно биться не одно молодое сердце, возросшее на дивной поэзии родных писателей. Горничная не успевала отворять мне дверь, как на площадку вырывался гул десятка голосов, шумно беседовавших в столовой.

Расположение комнат было следующее. Из передней вы входили в огромную столовую, она же зала, почти сплошь занятую огромным столом, с которого в течение вечера «пятницы» не убирался чай и закуски. Гости съезжались в разное время, многие очень поздно, из театра и концертов. В этом отношении у Полонских все было очень просто, всякий чувствовал себя как дома, приходил и уходил, когда ему вздумается.

Слева от залы дверь вела в комнату дочери Якова Петровича, Натальи Яковлевны, впоследствии вышедшей замуж за г-на Елачича... Кстати, у Натальи Яковлевны можно было иногда увидеть очень любопытный альбом, который был посвящен ей и который со временем она, вероятно, не откажется опубликовать. В этом альбоме друзья Якова Петровича посвятили его дочери кто стихотворение, кто краткое посвящение, кто рисунок - карандашом или акварелью. Достаточно сказать, например, что в составлении альбома принимали, сколько помнится, участие: А.А. Фет, А.Н. Майков, Д.В. Григорович, Н.Н. Каразин, гр. Голенищев-Кутузов, А.П. Чехов, князь Ухтомский, Мережковский, Маковский, Репин...

В кабинет Я.П. можно было попасть пройдя через столовую и маленькую полутемную гостиную, обитую малиновым штофом.

В комнате, напротив двери, у письменного стола сидел обыкновенно сам хозяин. Мощная фигура старца-поэта памятна всем знавшим его. Тем не менее, самыми схожими портретами Якова Петровича я нахожу те, которые изображают его немного в героической позе, с устремленным куда-то вдаль лицом и задумчивым, рассеянным взором. Мне всегда казалось, - и впечатление это выносил не один я, - что взор его обыкновенно блуждал далеко от тех мест, которые в данную минуту занимали присутствующих, как будто старец устремлялся уже на другой берег, другие интересы волновали его душу, иные образы видел он своим проникновенным оком. В кабинете Якова Петровича можно было встретить людей самых различных положений, толков и взглядов. К нему... сходились погреться от душевного тепла, заимствовать несколько лучей от тихого света святой славы, что бережно пронес любвеобильный старец через всю свою многолетнюю жизнь. Около него молодели и освежались... Кабинет Я.П. я всегда заставал полным. Здесь мне пришлось встретить А.Н. Майкова, Д.В. Григоровича, братьев Стасовых, Д.В. Аверкиева, В. Крылова, С.Н. Шубинского (редактора «Исторического вестника»), Н.Н. Страхова, Н.Н. Каразина, кн. Э. Ухтомского, гр. А.А. Голенищева-Кутузова, К.К. Случевского, М.П. Соловьева и многих других лиц...

Не забуду также одного комического эпизода между Я.П. и стариком генералом Н.Н. Кармалиным, также нашим Рязанским старожилом. Чуть ли не в присутствии другого поэта гр. Голенищева-Кутузова Я.П. и Кармалин заспорили о доступности стихотворства каждому желающему рифмовать. По словам Кармалина, писать стихи способен всякий, лишь бы дана была подходящая тема, и в доказательство сказанного привел тотчас свой экспромт, написанный на этот случай. Конечно, было много смеху, но противники остались при своем.

Редкая пятница обходилась без музыки. Играли обыкновенно: В.У. Сипягина-Лилиенфельд, иногда профессор консерватории Ф.М. Блумспфельд, а когда Наталья Яковлевна (дочь Я.П.) не выходила еще замуж, то она. Старик Яков Петрович очень любил музыку и обыкновенно не мог усидеть в кабинете и выходил в столовую. Его высокая фигура, укутанная в плед, с дымящейся сигарой в зубах и каким-то восторженным выражением на лице, придавала особенную торжественность картине. Рассказывают, что однажды приехал к Якову Петровичу сам Рубинштейн и будучи в этот раз в особенном ударе, играл три часа кряду...»

Постоянной участницей «пятниц» была известная пианистка Вера Уаровна Сипягина-Лилиенфельд. Судьба этой женщины не задалась. Потеряв мужа, она осталась, в сущности, одинокой, нуждалась в домашнем тепле и уюте. Полонские знали это, опекали артистку и часто приглашали к себе, где окружали вниманием и заботой. Вера Уаровна высоко ценила творчество Полонского и называла «одним из главных русских поэтов послепушкинской эпохи».

Яков Петрович уважал пианистку и ценил как одаренную личность. Однажды он подарил Вере Уаровне свою книгу «Собаки», вышедшую в 1892 году, в которой была напечатана одноименная юмористическая поэма. Надпись сделал соответствующую: «Мне надоел собачий вой -хотел бы музыки иной».

Однажды пианистка заехала к Полонским с любимой собачкой по имени Бианка. Гостеприимные хозяева стали кормить шпица разными лакомствами. Но произошло непредвиденное: собачка испугалась соседского пса и бросилась наутек. Хозяйка шпица заломила руки, и на ее глазах появились слезы.

- Боже мой, теперь Бианка пропадет! - с отчаянием в голосе воскликнула пианистка.

Полонекий, сам расстроенный, попытался ее успокоить: Ничего, Вера Уаровна, как-нибудь вашему горю поможем.

Яков Петрович, не мешкая, отправился к своему другу - издателю А.С. Суворину, и в скором времени в газете «Новое время» появилось «Воззвание», подписанное Полонским, в котором поэт просил петербуржцев вернуть пианистке ее любимую собачку, посулив за это награду и «самую сердечную привязанность». К ночи того же дня Бианку возвратили хозяйке. Радости артистки не было предела. Полонский радовался, пожалуй, не меньше...Вспоминая о прошлых днях, Сипягина-Лилиенфельд писала: «Как артистка и... неглупая женщина имею доступ в самые интересные круги общества и живу среди поэзии, музыки, науки...» Таковыми и были «пятницы» Полонского.

«После 11 и даже 12 часов прибывали все новые и новые гости, являлись сюда из концертов и даже театров, и оживление росло и в зале и в кабинете, где значительная часть гостей группировалась вокруг хозяина», - читаем в других воспоминаниях о Полонском.

Когда в марте 1888 года в Петербург приехал из Москвы А.П. Чехов, он с нетерпением ожидал очередной «пятницы» Полонского, чтобы навестить благоволившего к нему поэта, однако на этот раз встретиться писателям помешали непредвиденные обстоятельства, о чем Чехов искренне сожалел. В покаянном письме из Москвы от 25 марта он писал Полонскому: «Позвольте мне покаяться перед Вами, уважаемый Яков Петрович, и попросить отпущения грехов. Виноват я, во-первых, что не сдержал своего слова и не был у Вас в пятницу. Я уже наказан, так как эта моя вина заключает в себе самой и наказание: я был лишен удовольствия поглядеть на Ваши пятницы и познакомиться с Вашим семейством, которое давно уже знаю и уважаю, т.е. я не получил того, о чем думал, когда ехал в Петербург. В пятницу весь день я похварывал и сидел дома; Суворины, если Вы спросите у них, засвидетельствуют Вам это... Во-вторых, я виноват перед Вами еще, аки тать и разбойник. Я совершил дневной грабеж: пользуясь Вашей записочкой, я взял в магазине Гаршина все томы Ваших сочинений. Вы разрешили мне взять только ту прозу, которой у меня недостает, я же взял и прозу и стихи. Тут отчасти виновата и сама Е.С. Гаршина (с которой я просидел целый час: оказалось, что мы земляки). Она не поняла записки и завернула мне всё, кроме «Крутых горок» и мелких рассказов, так что об убытках, причиненных мною Вам, я узнал только по прибытии домой. Итак, знайте, что я Ваш должник».

Какой там «должник»! Яков Петрович был рад, что молодой талантливый писатель всерьез заинтересовался его творчеством. Какая уж тут могла идти речь об убытках!..