Теплая, дружеская атмосфера царила в гостеприимной квартире поэта на протяжении всего вечера, и гости Полонского вспоминали о его «пятницах» с неизменной теплотой и любовью.

Уж на что изысканная дама, въедливо-язвительная поэтесса и прозаик Зинаида Николаевна Гиппиус, - и та рассказывала о «пятницах» Полонского с мягкой душевностью: «"Пятницы" Полонского - совсем другое, нежели вечеринки Плещеева...

Большая зала на две улицы, Знаменскую и Бассейную (вышка Полонского - угловая). Во всю длину залы - накрытый чайный стол (часто, бывало, думаю: и откуда такая длинная скатерть?).

За столом - гости. Сухонькая, улыбающаяся хозяйка (вторая жена Полонского, Жозефина А.). У окон где-то рояль, а в самом углу, над растениями, громадная белая статуя... Амура, кажется. Ее отовсюду видно, в зале только она да этот чайный стол.

Гостей всегда много, но не тесно, ибо гости меняются: когда приходят З.Н. Гиппиус новые, - встают и уходят те, кто чай кончил. Уходят через маленькую гостиную в кабинет хозяина, который в зале никогда не присутствует. Он сидит в этой, довольно узкой комнате, неизменно на своем месте, за письменным столом.

Вижу этот стол и за ним, лицом к двери, большого угловатого старика - Якова Петровича. Кресло не очень низкое. Полонский сидит бодро, сутулясь чуть-чуть. Рядом - его костыли. У него нет белоснежной бороды Плещеева. Борода не короткая, но и не длинная, и весь он скорее серый, чем белый; весь в проседи. Глаза ужасно живые и прегромкий голос. То кричит весело, то трубит сердито или торжественно. Иногда стучит костылем.

От приходящих в кабинет гостей его отделяет письменный стол, и гости сидят прямо перед Полонским, на стульях или на диване у стены. Он и говорит со всеми вместе, точно всегда немножко с эстрады. Впрочем, бывает, что кто-нибудь садится сбоку, поговорить поближе...

Гости в кабинете подбирались все солидные, вероятно известные... Молодежь - дети Полонского со своими гостями, студентами и барышнями - хохотала в смежной комнате, куда была открыта дверь.

Полонский охотно говорит о себе, о своих стихах. Рассказывает, какие именно слова он создал, первый ввел в литературу. Если Достоевский бросил слово «стушеваться», то он, Полонский, создал «непроглядную ночь». Меня, по правде сказать, эти «новые» слова не пленяли, уже каза лись банальностями. Удивило только открытие, что слово «предмет» не существовало до Карамзина: он оказался его творцом.

Полонский, когда его просили, с удовольствием читал стихи, и это бывало нередко. Читал он любопытно, совсем по-своему. Так же, вероятно, он читал и не на этой домашней «эстраде», за письменным столом, а на настоящей, где мне слышать его не пришлось. Читал густо, тромбонно, с непередаваемой, устрашающей завойкой. Его чтение у меня в ушах, я могу его приблизительно «передразнить», но описан, не могу... Сначала делалось смешно, а потом нравилось.

Есть фо-орма, - но она пуста!
Краси-иво - но не красота!

Эти строчки, сами по себе недурные, значительные во всяком случае, производили большое впечатление в густом рыкании Полонского.

Так же декламировал он и свое единственное, считавшееся «либеральным» стихотворение:

Что мне она? Не жена, не любовница
И не родная мне дочь.
Так почему ж ее доля проклятая
Спать не дает мне всю ночь?..

Не знаю, как случилось, что другое его, воистину прекрасное стихотворение не пользовалось популярностью; и сам Полонский не читал его (при мне), и с эстрады его, кажется, редко читали другие. Легко представляю себе, как громовержно продекламировал бы Яков Петрович:

Писатель, если только он
Волна, а океан - Россия,
Не может быть не возмущен,
Когда возмущена - стихия.
Писатель, если только он
Есть нерв великого народа,
Не может быть не поражен,
Когда поражена - свобода!

Но «студент» требовал, чтобы его звали «Вперед, без страха и сомненья», доверял только белым бородам, а какие стихи, хорошие или плохие, - ему было в высшей степени наплевать.

Кого только не приходилось видеть на пятницах Полонского! Писатели, артисты, музыканты... Тут и гипнотизер Фельдман, и нововременский предсказатель погоды Кайгродов, и рассказчик Горбунов, и семья Достоевского, и Антон Рубинштейн... На ежегодном же вечере-монстре в конце декабря, в день рождения Полонского, бывало столько любопытного народа, что, казалось, «весь Петербург» выворотил свои заветные недра.

Хозяин сидел там же, на том же месте, за письменным столом, и торжественно принимал поздравления. Впрочем, однажды в этот день он продвинулся на своих костылях в залу; ненадолго, лишь пока Антон Рубинштейн, оторванный от игры в карты и набросившийся на клавиши, с таким озлоблением и с такой силой терзал рояль, точно это был его личный враг...

Все комнаты отворены и все полны народу. Никаких танцев (и карточный стол всего один, специально для Рубинштейна: по пятницам же карты никому не разрешались). Гости все солидные, с сановными лицами и даже со звездами... Жена гр. Алексея Толстого, изящно-некрасивая, под черным покрывалом, как вдовствующая императрица, улыбается тем, кого ей представляют... Мне подумалось: а ведь это ей написано:

Средь шумного бала, случайно,
В тревоге мирской суеты,
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты...

Все ли знают, что бал этот - маскарад, «тайна» - просто маска и покрывала она редко-некрасивые черты лица?..»Сравнивая характеры и внешность русских поэтов, Гиппиус писала: «...Плещеев, хоть и звал «вперед, без страха и сомненья», был настоящий русский барин, родовитый, мягкотелый, с широкой повадкой, с ленцой. В чертах Полонского - меньше добродушия; мелькало что-то, чуть-чуть, от петербургского чиновника. Настоящим чиновником, из важных, смотрел красивый, сухонький, подобранный Майков с пронзительно-умными глазами».

Писатель и историк Е.Н. Опочинин, бывавший на «пятницах» Полонского, вспоминал, что въедливо-озлобленных литераторов В.П. Буренина и Ф.И. Булгакова он в гостях у поэта не встречал. «А из тех, кто посещал его пятницы, - продолжал Евгений Николаевич, - могу смело утверждать, не было никого, кто отозвался бы о нем хотя бы с намеком на сомнение. Ядовитый фельетонист «Нового времени» Черниговец (Вишневский) говорил о Я.П. Полонском в таких выражениях: «Безгранично благодушие такого человека. Это, я думаю, один из трех праведников, ради которых еще стоит до сих пор мерзостный Петроград. Як. П. - нежный, прекрасный цветок на нашем болоте. И заметьте: у него и мировоззрение выработалось особо благодушное. Он по-настоящему любит природу, всю, во всем ее объеме, от былинки до океана. Посмотрите, с какой любовью на своих картинах вырисовывает он каждое деревце, каждую травинку! А где, у какого поэта встретите вы такую теплоту и задушевность, какими исполнены страницы его «Кузнечика-музыканта»? Мне кажется, каждая умная мать должна читать эту чудесную вещь своему ребенку, лишь только он начнет что-нибудь понимать. Из нее научится он любить всякого жука, бабочку, комара даже; они не будут для него безразличны, а станут одухотворенными существами. Он уже не сможет быть жесток с ними и будет щадить их и спасать при всяком удобном случае...» Я привожу эти отзывы... лишь по пословице: «Из песни слова не выкинешь». Какие же это были бы воспоминания о Полонском, если бы я не сказал ничего о том, как относились к нему его современники. Отношение же к ним самого поэта прекрасно характеризовалось его пятницами. Там на этих симпатичных интимных собраниях были все равны, обращение хозяйки и хозяина со всеми было одинаково приветливо и радушно; никто и никогда не чувствовал себя там обиженным или униженным. Каждый приходил в этот дом с душевной робостью и покидал его с сожалением».