К концу своей жизни Яков Петрович Полонский достиг заслуженной известности и признательности как у читателей, так и у литературных критиков. Если в 1860-1870-е годы поэт нередко подвергался нападкам рецензентов и мало пользовался читательским вниманием, то теперь он пожинал плоды многолетнего литературного подвижничества. Полонский пользовался неизменным уважением читательской публики.
Поэт иногда не без внутреннего удовлетворения вспоминал, что в письме от 26 октября 1888 года Фет признавался: «Вчера обедал у нас Николай Петрович Семенов, и он при случае может тебе повторить, что я высказал ему мнение о несомненном для меня поэтическом главенстве твоем среди нас трех». (Фет имел в виду себя, Майкова и Полонского. - А.П.)
В декабре 1886 года «певец грез» был избран членом-корреспондентом Российской Академии наук по отделению русского языка и словесности.
В 1888 году отдельными изданиями вышли романы Полонского «Крутые горки» и «Дешевый город».
В 1885-1886 годах в Петербурге вышло из печати полное собрание сочинений Я.П. Полонского в десяти томах, изданное его женой, Ж.А. Полонской, а затем, в 1895 году, - двухтомное прибавление к этому изданию, в которое вошли повести и рассказы.
Наконец-то огромный литературный труд Полонского явился во всем многожанровом объеме. Да и то эти издания были не полными, поскольку значительное количество стихотворений, рассказов, фельетонов, статей о литературе и искусстве, разбросанных по всевозможным газетам и журналам, в многотомное издание не вошло. Возможно, и сам поэт не захотел включать в собрание сочинений незрелые или устаревшие вещи.
Полонский был требователен к себе в творчестве, неоднократно правилу переписывал свои стихотворения, вносил правки даже в набранный в типографии текст. Однажды редактор московского журнала «Русское обозрение» выслал автору на просмотр корректурный лист с его новым стихотворением, на что Полонский ответил: «Очень, очень обрадовали вы меня тем, что прислали корректуру. Стихотворение это требует не только корректуры, но и отдышки... Не торопитесь печатать. Лучше поздно, чем посредственно, а в поэзии посредственное хуже, чем скверное».
Как ни стеснен был в средствах Полонский, он при возможности старался помогать страждущим. В 1892 году в Петербурге был опубликован небольшой сборник «Лепта в пользу нуждающихся. Несколько стихотворений Я.П. Полонского». Фет сообщал в письме создателю «Лепты» от 3 мая того же года: «...Хочу поблагодарить тебя за сердечное удовольствие, которое доставил мне вчера вечером московский Суворин высылкою твоей «Лепты». Если это лепта, то она золотая, и ей скорее приличествует название червонец. Только настоящий богач может подавать подобные лепты. Вчера вечером под лампою я с наслаждением читал ее вслух, невзирая на больные глаза и зуб со свистом. Никто, кроме тебя, не в состоянии написать такую «Гитану». Она как раз под стать «Кармен» Мериме. Перечислять прелести твоей «Лепты» - значило бы указывать на каждую страницу».
Человек трагической судьбы, Полонский знал в своей жизни не только боль невосполнимых утрат и горечь неудач — он поистине олицетворял собой литературную жизнь века минувшего. Его поэтический талант высоко ценили писатели-современники.
Оценивая свой жизненный и творческий путь, Полонский в 1874 году писал: «Смотрю, проверяю и анализирую самого себя без всякого к самому себе пристрастия и, чем более вдумываюсь в прошлые труды мои, тем более сознаю, что я был искренен в стихах своих, что я был современен, насколько должен быть современным». И еще немаловажное признание поэта: «Искать идеального нельзя помимо правды».
Полонский считал себя «поэтом для немногих», но тем не менее он при жизни достиг признания широкой читающей публики, стал уважаем и любим ею. Его произведения читались и перечитывались, о его творчестве спорили критики.
Современный литературовед Геннадий Никитин писал о Полонском: «Мягкий человек, он всю жизнь искал теплого уютного пристанища, доверительных человеческих отношений, красивого окружения, боготворил душевную привязанность к Тютчеву, Тургеневу и Фету, и в то же время оставался вечным скитальцем, искателем новых свежих неожиданных впечатлений».
Творческая натура Полонского искала выхода в разных литературных жанрах. «...Я давно бы перестал писать стихи, - откровенничал поэт в своем дневнике в 1885 году, - если бы не знал наверное, что мои стихи многими читаются, заучиваются наизусть, даже поются в народе».
Еще в 1850-е годы Некрасов отмечал, что Полонский в русской поэзии занимает свое, особое место - во многом благодаря своему характеру. «Произведения г. Полонского, - писал он, - кроме достоинства литературного, запечатлены колоритом симпатичной и благородной личности, что придает им... внутреннюю прелесть, чистоту и теплоту, которые, независимо от степени дарования, располагают читателя к ним и к автору их». Недаром современники называли Полонского «поэтом задушевного чувства». Далее Некрасов отметил в его творчестве «живое понимание благородных стремлений своего времени, и если не прямое служение им, то, по крайней мере, уважение и сочувствие к ним».
Н.А. Добролюбов отличительной особенностью поэзии Полонского считал «внутреннее слияние явлений действительности с образами его фантазии и с порывами его сердца».
В лирических стихотворениях Полонского запечатлена история его души, души человека страстного, мечтательного, честного и благородного. И поэт постоянно совершенствовал свою душу. «Тот, кто никогда не вникал в содержание и дух моих бедных поэтических произведений, никогда не поймет из одних фактов историю души моей», - признавался он в письме Фету.
О своей музе поэт писал следующим образом:
Я с ней делил неволи бремя,
Преданья древней старины,
И жажду пересилить время,
Уйти в пророческие сны...
До конца своих дней Полонский оставался верным служителем русской литературы, рыцарем поэзии. «Мне кажется, - признавался он в июле 1873 года в письме Тургеневу, - что год, в который я не напишу ни строчки, ни одного стиха не состряпаю, будет последним годом в моей жизни...» Как бы подводя итоги жизненного пути, поэт писал в 1888 году. «Всю жизнь серьезно я был только поэтом и больше ничем; из этого происходят все мои достоинства и недостатки». И это действительно гак: имя Полонского пережило века и в истории русской литературы (сегодня это уже стало очевидным) Яков Петрович остался именно как выдающийся поэт. О его прозе, увлечении живописью вспоминают гораздо реже, но и здесь он проторил свою колею.
«Это идеалист чистой воды... с ясной душой, непорочной, как у младенца, - свидетельствовал мыслитель, драматург и театральный критик Д.В. Аверкиев, - разговаривая с ним, отдыхаешь душой от всего нашего петербургского смрада, словно вешний цветочек нюхаешь».
Писатель Е.Н. Опочинин вспоминал: «...С кем ни случалось мне говорить о Я.П. Полонском, все единодушно расхваливали его на все лады, особенно отмечая необыкновенную мягкость его характера, чуткую отзывчивость на все хорошее. Замечательно, что даже такие злобные петербургские литераторы, как В.П. Буренин и Фед. Ильич Булгаков, и те, хотя и не дружили с поэтом, но отзывались о нем с хорошей стороны, не без легкой, впрочем, насмешливости в тоне».
Л.Н. Толстой невысоко ставил Полонского как поэта, но высоко ценил его прямоту и честность и, по воспоминаниям одного из современников, «вообще признавал его добрым и искренним человеком».
Как-то в разговоре с поэтом Щербиной о его желчно-едком «Соннике современной русской литературы», в котором язвительный острослов давал сатирические характеристики собратьям по перу, Полонский спросил:
- Ну а меня видеть во сне, что значит?
- Вас видеть во сне, - отвечал Щербина, - значит с детьми беседовать. Есть и другой, сходный по смыслу, вариант из его «Сонника...»: «Видеть во сне Полонского уже значит быть на елке».
Известно, что в своих эпиграммах Щербина не давал спуску никому из литераторов, к Полонскому же он относился доброжелательно, словно боясь обидеть его колким словом, словно ребенка - сердитым окриком.
Подобное отношение к Полонскому можно найти и в воспоминаниях Л.Ф. Пантелеева, где он писал, что поэта «все любили, хотя и называли "большое дитя"...»
В воспоминаниях Е.И. Пальмер читаем: «Я не запомню его со стороны ни злоязычия, ни даже резкого осуждения. Живая хроника литературной семьи целой эпохи, он на моей памяти ни разу не бросил камнем в своего собрата писателя, не повторил ни о ком из них малейшей сплетни».
Полонский, как это ни покажется странным, ни на кого не держал зла, не помнил причиненных ему обид, старался видеть в людях только хорошее и быть ровным со всеми. По меткому замечанию ПА. Орлова, «его память была своеобразным фильтром, на котором задерживалось только хорошее».Полонский сам рассказал о своем характере в ответах на вопросы «Петербургской газеты»:
«Главная черта моего характера. - Уживчивость.
Достоинство, которое я предпочитаю у мужчин. - Оригинальность и неподкупность.
Достоинство, которое я предпочитаю у женщин. - Глубокое понимание близких ей людей, в особенности недюжинных.
Мое главное достоинство. - Все мне кажутся главными.
Мой главный недостаток. - Излишняя откровенность.
Мой идеал счастья. - Слишком далек, чтобы говорить о нем.
Кем бы я хотел быть. - Человеком - так, как я его понимаю.
Мой девиз. - Все, что человечно, то и божественно».
Несмотря на воздаваемые ему хвалы и почести или, напротив, хулу и критику, поэт оставался мягким, добросердечным, открытым по отношению к окружающим. «Я еще в жизни не встречал человека с душой более чистой, детски наивной, сколько подлостей прошло мимо него, он не замечал их и положительно не верил, что есть зло на свете», - писал Д. В. Григорович.
Характерно, что писатели и друзья, с которыми Полонский состоял в переписке, в обращениях к нему и в письмах о нем употребляли одни и те же слова: милый, добрый, благородный, честный и еще (из другого ряда) бедный, несчастный. Но никто - никто! - не отзывался о нем неуважительно или, паче того, оскорбительно.
«Полонский - редкой души человек, - писала Е.А. Штакеншнейдер, прекрасно изучившая характер Якова Петровича, - думаю, что второго такого доброго, чистого, честного и нет». В ее дневниках сохранилось немало записей о внешнем облике и «голубиной душе» поэта: «Он очень высок ростом, строен и как-то высоко носит свою маленькую голову, что придает ему гордый вид... Доброты он бесконечной и умен, но странен... отвлеченное он понимает, а фактическое - это значит самой сбиться с толку и все перепутать. .. Он способен на отчаянный подвиг, чтобы спасти погибающего, где же замешана любовь, там Полонский - как рыба в воде». И еще одна запись из ее дневника: «Был Полонский, добрая он и чистая душа».
Другая близкая знакомая Полонского, Л.П. Шелгунова, откровенно признавалась в письме к нему: «Как часто думаю я, что хорошо было бы жить на свете, если бы побольше было таких чистых и ясных душ, как Ваша».
Замечательный современник поэта, литератор и критик А.В. Дружинин видел в Полонском «скромного, но честного деятеля пушкинского направления».
Литературовед и биограф поэта П.А. Орлов подчеркивал: «В многочисленных воспоминаниях о Полонском современников, при всем несходстве их между собою, абсолютно неизменным остается общее мнение о его исключительном благородстве, доброте, искренности и вместе с тем какой-то детской непрактичности и мягкости характера».
Полонский был человеком, погруженным в свои думы, и оттого часто выглядел рассеянным, что многим казалось странным. Однако, по мнению все того же П.А. Орлова, «рассеянность и странности Полонского имели свою привлекательную сторону. Это были странности Дон-Кихота, бескорыстного мечтателя, пренебрегающего неизменной выгодой обывателя».
В лучших своих произведениях Полонский достиг совершенства, его поэтическое мастерство и сегодня пленяет сердца любителей российской словесности. Он был великим тружеником русской литературы: писал стихотворения, поэмы, рассказы, очерки, романы в стихах и прозе, воспоминания, статьи... К концу XIX века его фигура в русской литературе обрела внушительные черты и Полонский при жизни занял в истории российской словесности подобающее ему достойное место.