С годами Полонский все сильнее ощущал какое-то тоскливое душевное одиночество. Семейный очаг, хранимый Жозефиной Антоновной, не остывал. Но дети выросли. Близкие друзья ушли в мир иной. А что осталось? Всю жизнь поэт нуждался в средствах, всю жизнь преданно служил русской словесности, стараясь литературным творчеством заработать на жизнь себе и своей семье. Если другие писатели, такие, как Лев Николаевич Толстой и Тургенев, всю жизнь не испытывали материального недостатка, более того - жили богато, владели имениями, то у Полонского никогда собственного угла не было. Яков Петрович с горечью писал Тургеневу, имея в виду его положение богатого барина: «Оно делает тебя свободным, ты пишешь по вдохновению, а я по заказу». И мятущаяся душа поэта никак не находила себе пристанища.

В стихотворении 1892 года «Ответ» Полонский философски размышлял о смысле жизни и быстротечности времени, которое катится, как колесо, «вертясь вокруг своей оси»:

Кто держит вожжи - кто возница?
Чье око видит с вышины,
Куда несется колесница?
Какие кони впряжены?

Становилось грустно, мучили размышления о бренности жизни, одолевали сомнения в правильности выбранного пути...

«Старая литература в то время была на кончине, - не без ехидства вспоминала З.Н. Гиппиус. - Достоевский, Тургенев, Алексей Толстой умерли; но некоторые, если не столь знаменитые, - все же известные, - «высоко держали знамя» русской литературы: были живы Полонский, Майков, Плещеев, Григорович, Вайнберг... Был, наконец, жив Лев Толстой...

Признаться, меня в первое время удивляло, что и эти «еще живы». Удивляло не разумно, конечно, а в ощущении: если в хрестоматии учишь стихи Пушкина, Полонского и Плещеева, если с одиннадцати до шестнадцати лет одинаково читаешь Гоголя, Толстого, Григоровича и Достоевского - начинает казаться, что всех их, без изъятия, давно нет как людей - есть их книги».

...В 1887 году, когда Яков Петрович стал отчетливо осознавать, что жизнь его - уже на излете, он составил духовное завещание, которое характеризует его как человека, заботящегося о благе ближних, будущем детей и судьбе своих сочинений.

Вот этот документ, написанный подробно и даже скрупулезно:

ДУХОВНОЕ ЗАВЕЩАНИЕ
Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Аминь.
Находясь в здравом уме и полной памяти, желаю я, на случай смерти моей, сделать следующие распоряжения:
1. Всё принадлежащее мне движимое имущество, какое окажется после моей смерти, и денежные капиталы, если только таковые окажутся, предоставляются в полное распоряжение и собственность жены моей, Жозефины Антоновны Полонской, за исключением:
a. Библиотеки и рукописей (кроме одной рукописной книги, ей подаренной) и серебряной чернильницы, поднесенной мне в день моего Юбилея, 10 Апреля 1887 года, которые завещаю я старшему сыну Александру.
В Музей.
b. Серебра, не бывшего в постоянном употреблении, (рояля - зачеркнуто), альбома, поднесенного мне г.г. художниками в день того же Юбилея 10 Апреля, которые завещаю я дочери моей Наталье.
Разделить между Алей и Борей 3 золотых медали - одну из них отдать Николаю. Альбомы Наташе.
Все, означенное в п.п. а) и Ь), должно находиться в ведении жены моей Жозефины Антоновны Полонской и выдано сыну моему Александру по окончании им курса науки или при поступлении на службу казенную или чаянную, которая могла бы его сколько-нибудь обеспечивать; а дочери моей Наталье - по достижении ею полного совершеннолетия.
с. Из числа прочих вещей, а в том числе и картины, предоставляю жене моей самой выдать сыну моему Борису, младшему, всё, что она сама пожелает, по достижении им совершеннолетия.
...По усмотрению: Портрет мой в золотой рамке - Наталье. Всё, что находится в кабинете Бориса, принадлежит ему.
Всё, оставляемое детям моим, благословляю я на память, а не ради их обогащения. Дай Бог потрудиться им на пользу Отечества, быть честными и честным трудом прилично содержать себя.
Але, Боре и Наташе.
2. Право пользоваться доходами от сочинений моих, изданных при моей жизни, предоставляю я (жене моей Жозефине Антоновне - зачеркнуто) Наташе.
3. После смерти моей (жена моя - зачеркнуто) имеет право распоряжаться изданиями вновь моих сочинений. Она продает право на их издание на сроки или навсегда, по своему усмотрению, и на условиях, какие признаются выгодными. Вырученные от такого издания и продажи деньги она должна разделить на четыре равные части, из которых одну часть отдать в полное ее распоряжение.
А остальные три, предназначенные трем детям моим, должны быть обращены в процентные бумаги, положенные на сохранение в Государственный банк, с правом пользоваться жене моей процентами и употреблять их как на выплаты, так и курсы детям моим.
Когда дети мои, сыновья Александр и Борис и дочь Наталья, достигнут полного совершеннолетия, то каждый из них может долю свою взять из банка в свое собственное распоряжение.
……………………………….
4. Каждое, откуда можно взятое мое сочинение: роман, повесть, сказка, поэма или иного рода произведение, равно как и сборники, может издавать как жена моя, так и каждый из детей моих на свой счет и риск -без обязательства делиться чистым доходом от издания (если таковой окажется) ни с какими из прочих членов семьи моей, но: такое частичное издание может быть предпринято кем-либо из членов семьи моей только лично, без передачи этого права кому-либо постороннему и только в том случае, если жена моя не продаст права на издание всех моих сочинений (в силу права, предоставленного ей в параграфе 3 сего Завещания); либо, если при продаже полного собрания она по условию не выговорит себе и детям права на частичное издание того набору или моего произведения по выбору.
5. В случае крайней нужды или необходимой помощи вещи, завещанные детям моим, могут быть продаваемы женой моей только с их согласия.
6. Заботу о произведении выплат по требованию детей моих поручаю жене моей Жозефине Антоновне.
Заботу же и попечительство о жене моей, в случае болезни по наступившей старости, поручаю... моим детям и молю Бога об их нравственном и умственном преуспеянии.
В случае, если я умру в Петербурге, не желаю быть похороненным ни на Волковском, ни на Смоленском кладбище - но похороните меня на (Лизграфовом), где была положена первая жена моя Елена Васильевна Полонская или близ... или где будет удобно.
Желаю похоронить меня близ Рязани, в Олеговом монастыре, где похоронены мои родители - но не рядом (лежат рассеянно).
Вообще, никому не навязываю своих желаний.
Желаю, чтоб мой серебряный венок, полученный на Юбилей, был послан женой моей в библиотеку Рязанской губернской гимназии - но не настаиваю на исполнении моего распоряжения.
Действительный Статский Советник
Яков Петрович Полонский.
С.-Петербург, 1887 года 1 Ноября.
…………………………………….
Что это Духовное Завещание собственноручно написано и подписано Действительным Статским Советником Яковом Петровичем Полонским и что при прочитывании мне этого Завещания г. Полонский (находился) в здравом уме и при твердой памяти,
в том свидетельствую.
Петербург, 1 Ноября 1887 г.
В том же свидетельствую:
Коллежский Секретарь, Кн. Михаил Николаевич Волынский.
В том же свидетельствую:
Надворный Советник Леонид Васильевич Симеоновский.

(Орфография и пунктуация приближены к современным. - А.П.)

Ощущение близкого ухода Полонский замечательно выразил в стихотворении, не вошедшем в пятитомник 1896 года. Кто-то бережно вклеил газетную вырезку с его публикацией в четвертый том сочинений «певца грез». Рядом от руки было сделано примечание: «Стихотворение это складывалось у Якова Петровича зимой прошлого года во время болезни и наскоро, без его ведома, записано сыном покойного на задней стенке шкапа, стоявшего у кровати. Обработано оно так и не было». Вот щемящее-печальные строки поэтической исповеди:

Проникает в меня понемногу
Холод гроба и сырость могилы, -
Отогрей меня, теплое солнце,
Обнови мои прежние силы.

Дорожу я еще красотою
И улыбкой ее грустно-нежной;
Уже нет во мне трепета жизни,
Нет ни счастья, ни радости прежней!

Заблужденья мои истекали
Оттого, что под властью природы
Я искал наслажденья и счастья,
Я искал и любви, и свободы.

Истекают мои оправданья
Оттого, что от вечного Бога –
За людей, за их рабство и цепи
Меня вечно томила тревога.

И на брань я не шел с небесами,
Как титаны без страха и веры, -
И проверить боялся рассудком
Вдохновенного сердца химеры.

Я не сам те химеры взлелеял:
Не успел я на свет народиться,
Как на грудь мою крест возложили
И потом научили молиться.

И не век наш их создал, - напротив,
Он давно уже все отрицает, -
Из начала начал - те химеры,
И в них мудрость и правда мерцает.

В ком потухнет мерцание правды,
Тот ее никогда не узнает...
Эта правда вела меня к жизни –
И в могилу меня провожает!

Оглядываясь на прожитые годы, Яков Петрович с печалью и тревожной грустью отмечал, что многих из его сверстников-друзей, собратьев по литературному творчеству уже нет на этом на свете. Они уже где-то там, за гранью отпущенных Богом лет...

В живых оставался только Аполлон Николаевич Майков. Но и он в последние годы жизни увлекся религией и философией, отошел от мирских интересов и 8 (20) марта 1897 года тихо скончался. Сравнивая свой характер с характером Майкова, Полонский признавался Соловьеву: «Между мною и Майковым та разница, что Майков был оптимистом и, сколько я знаю, постоянно был самоуверен и почти всегда в одинаково спокойном настроении духа. Я же по обстоятельствам жизни моей был пессимистом и был недоверчив не только к людям, но и к самому себе».
Впрочем, годы и болезни кого угодно могут сделать пессимистом, а груз прожитых лет все сильнее давил на Якова Петровича. Его зрение слабело день ото дня, и он едва мог разбирать написанное. «11е могу писать и при двух свечах: вижу только кончик пера», - сетовал он.

Полонский с раннего возраста страдал близорукостью (кстати говоря, этот физический недостаток всю жизнь мешал его занятиям живописью и рисованием). В последние годы жизни поэт стал постепенно терять зрение и в 1891-1892 годах вынужден был заняться лечением глаз. В 1892 году он даже некоторое время жил недалеко от Москвы, в семи верстах от Нового Иерусалима, на даче глазного доктора А.Н. Маклакова, где проходил курс лечения.

С возрастом поэта стал подводить слух («...стука часов, не приложу их к самому уху, совсем не слышу»). В одном из писем дряхлеющий Полонский с горечью признавался: «Могу ли я рассчитывать, чтоб и голова моя могла работать по-прежнему. Бывало, придет в голову мысль - хотя бы ночью, - и она живуча, ее не забываешь. Стихи, которыми начинаешь бредить, по утрам как бы ищут своей отделки - продолжают шевелить мою душу, прежде чем я взялся за перо, и на другой, и на третий день. А теперь придумывается ночью какое-нибудь стихотворение, и что же просыпаешься и ничего не помнишь. Все пропадает - и без следа!..» Но рука снова и снова с трудом выводила на листе бумаги стихотворные строки:

Если б смерть была мне мать родная,
Как больное, жалкое дитя,
На ее груди заснул бы я
И, о злобах дня позабывая,
О самом себе забыл бы я.

Но она - не мать, она - чужая,
Грубо мстит тому, кто смеет жить,
Мыслить и мучительно любить,
И, покровы с вечности срывая,
Не дает нам прошлое забыть.

Да, прошлое не забывалось. Да и как его забудешь, если оно то и дело напоминает о себе - давним ли воспоминанием, недосказанной мыслью или - бывает и так! - горьким известием о кончине друзей и знакомых... Волей-неволей мысли поэта все чаще обращались к близкой смерти. В памяти снова и снова всплывали картины из детства и отрочества, родная Рязань...

В письме члену Рязанской ученой архивной комиссии А.И. Черепнину от 28 февраля 1898 года Полонский признавался: «До сих пор я не мог еще разлюбить мою родину и чем становлюсь дряхлее и забывчивее ко всему, что было недавно, тем ярче рисуется мне картина моего далекого детства и лица моих гимназических товарищей, которых некоторые письма сохранились у меня до сих пор. Если бы я был богаче, я бы завещал и похоронить меня близ Рязани в Ольговом монастыре, где покоится прах моей матери и моего любимого брата Александра...»

Е.Н. Опочинин, лет пять живший в деревне в Ярославской губернии, в 1896 году, будучи в Петербурге, навестил больного поэта. «Сильно постарел бедный Я.П., но по-прежнему высоко держал знамя поэта, - вспоминал Опочинин. - Сначала он не узнал меня, а потом стал, как прежде, приветлив и ласков. Я рассказывал ему, как хорошо в деревне, как красив бывает ранним утром наш старый сад, как ночью над ветлами пруда мечутся с цирканьем летучие мыши, и в глубине ближней просеки спокойным, постепенно снижающимся голосом трещит козодой, словно кто-то невидимый заводит английские часы.

- Хорошо! - в ответ на мое бледное описание прелести деревни вскликнул Яков Петр. - Люблю я деревню и нашу простую, немного грустную природу. В ней нет пышных праздников, но зато есть большая элегическая задушевность...
Русская литература богата поэтами. Может быть, некоторые из них (я не говорю о Пушкине, Лермонтове) обладали более блестящим дарованием, но едва ли чья-либо муза сверкала такой безупречной чистотой, как муза автора «Кузнечика-музыканта», никто не умел так любить природу, как любил ее Полонский. В его песнях как бы слышится отзвук родных русских полей; они задумчивы и грустны, как в вечернюю пору наши элегические перелески...»

В 1897 году из Рязани в Петербург приехал молодой барон Николай Васильевич Остен-Дризен хлопотать о разрешении издавать газету. Он навестил знаменитого рязанца и попросил его помочь. Яков Петрович, старик преклонного возраста, весело блеснул глазами:

- А что? Хорошая идея! Запишите и меня в свои сотрудники. Я не останусь в долгу перед Рязанью, дам для газеты все, что смогу...

К сожалению, хлопоты барона не увенчались успехом, а престарелый поэт уже ничем помочь не мог...

1 февраля 1898 года Я.П. Полонский написал письмо рязанскому губернатору Н.С. Брянчанинову следующего содержания:

«Ваше Превосходительство Глубокоуважаемый Николай Семенович. Прибегаю к Вам с моей всепокорнейшей просьбой как к Попечителю Археологического Рязанского общества (очевидно, поэт имел в виду Рязанскую ученую архивную комиссию. - А.П.) - принять в музей его одну из медалей, полученных мною от 2-го отделения Императорской Академии наук за критический разбор одного из сочинений, присланных на соискание Пушкинских премий.
Ничем иным не могу выразить моей признательности за постоянную высылку мне вышеупомянутым обществом печатных трудов его. Примите уверение в моем совершенном почтении и преданности.
Остаюсь Вашего Превосходительства покорный слуга
Як. Полонский
1898 г., 1 февраля

С.-Петербург Знаменская улица, д. 26». Губернатор рассмотрел обращение Полонского и 12 февраля направил письмо в Рязанскую ученую архивную комиссию, в котором изложил просьбу поэта-земляка, и приложил к посланию медаль Полонского для помещения ее в историческом музее.
16 февраля того же года губернатор письменно уведомил поэта о том, что его просьба выполнена.

Письмо Я.П. Полонского Н.С. Брянчанинову и Золотая медаль Я.П. Полонского

В письме к члену Рязанской ученой архивной комиссии А.И. Черепнину от 14 февраля 1898 года Полонский так объяснил свой поступок: «Медаль эта... кому-нибудь напомнит из посетителей Вашего Музея, что я родился, рос и учился до самого моего поступления в Московский университет - в Рязани. Мне уже 80-й год (на самом деле поэту шел 79-й год. - А.П.) и, конечно, послал я медаль свою не ради хвастовства или тщеславия, а из благодарности рязанскому археологическому обществу (так Полонский называл Рязанскую ученую архивную комиссию. - А.П.) за то, что оно постоянно присылает мне интересные «Труды» свои». Ныне реликвии Полонского - серебряный венок, полученный поэтом в день празднования 50-летия его творческой деятельности, и золотая медаль Академии наук - хранятся в фондах Рязанского историко-архитектурного музея-заповедника.